Последняя мистификация Пушкина

Пуш­кин не хо­тел при­сут­ст­во­вать на свадь­бе сво­ей своя­че­ни­цы, ни ви­деть их по­сле нее, но об­щие дру­зья, весь­ма не­ос­то­рож­ные, на­де­ясь при­вес­ти их к при­ми­ре­нию или хо­тя бы к сбли­же­нию, поч­ти еже­днев­но сво­ди­ли их вме­сте.

Ины­ми сло­ва­ми, страв­ли­ва­ли… Толь­ко ка­кое от­но­ше­ние это име­ло к ней - ведь дру­гом по­эта бы­ла ее ма­мень­ка? А она – ум­ная жен­щи­на – без­молв­но на­блю­да­ла, как «не­ос­то­рож­ные» дру­зья тол­ка­ли по­эта к ги­бе­ли.

Опас­ность та­ко­го сбли­же­ния хо­ро­шо по­ни­ма­ла и Алек­сан­д­ри­на:

они встре­ча­лись в све­те, и там Гек­керн про­дол­жал де­мон­ст­ра­тив­но вос­хи­щать­ся сво­ей но­вой не­вест­кой; он ма­ло го­во­рил с ней, но на­хо­дил­ся по­сто­ян­но вбли­зи, поч­ти не сво­дя с нее глаз. Это бы­ла на­стоя­щая бра­ва­да, и я лич­но ду­маю, что этим Гек­керн на­ме­рен был за­сви­де­тель­ст­во­вать, что он же­нил­ся не по­то­му, что бо­ял­ся драть­ся, и что ес­ли его по­ве­де­ние не нра­ви­лось Пуш­ки­ну, он го­тов был при­нять все по­след­ст­вия это­го[512].

Ес­ли кто и за­щи­щал­ся в ком­па­нии фаль­си­фи­ка­то­ров, так это Вя­зем­ские. Им дей­ст­ви­тель­но, бы­ло что скры­вать – осо­бен­но их стран­ное по­ве­де­ние на­ка­ну­не тра­ги­че­ской раз­вяз­ки. Сна­ча­ла Дол­ли уме­ло ис­поль­зо­ва­ла тще­сла­вие и са­мо­лю­бие суп­ру­гов, а ко­гда ду­эль со­стоя­лась, и их ре­пу­та­ция по­вис­ла на волос­ке, пред­ло­жи­ла свое «ви­де­ние» со­бы­тий. Она, ес­те­ст­вен­но, не опуб­ли­ко­ва­ла ни сво­его днев­ни­ка[513], ни сво­их вос­по­ми­на­ний. Всю «чер­ную» ра­бо­ту вы­пол­ни­ли Вя­зем­ские. По стра­не, в ви­де не­боль­ших кни­же­чек, ра­зо­шлись ко­пии их пись­ма к ве­ли­ко­му кня­зю, от­ку­да рос­сия­не уз­на­ли, что На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на хо­те­ла, но не мог­ла про­ти­во­сто­ять уха­жи­ва­ни­ям Дан­те­са, а Пуш­кин мог, но не же­лал спра­вить­ся с рев­ни­вы­ми чув­ст­ва­ми. Эти гос­по­да да­же не ви­ни­ли же­ну по­эта, по­сколь­ку она ка­за­лась им ни­же вся­кой кри­ти­ки. Они ви­ни­ли са­мо­го Пуш­ки­на за не­пра­виль­ный вы­бор, за то, что он не слу­шал дру­зей. Ины­ми сло­ва­ми, они вне­дря­ли мысль, что по­эт сам спро­во­ци­ро­вал не­сча­стье.

По­сле зна­ком­ст­ва с пись­мом Вя­зем­ских, ли­те­ра­тор Н.И.Лю­би­мов мог уве­рен­но пи­сать М.П.По­го­ди­ну в Мо­ск­ву:

ка­жись бы, де­ло и кон­че­но, но на ба­ле, ко­то­рый не­дав­но был у гр. Во­рон­цо­ва-Даш­ко­ва, он, т-е. тот же су­кин сын, явив­шись, уже с суп­ру­гою, не ус­ты­дил­ся опять во­зоб­но­вить при всех и как бы в яв­ное по­ру­га­ние над Пуш­ки­ным свои уха­жи­ва­ния за его же­ной[514].

То, что «ча­ша тер­пе­ния» по­эта пе­ре­пол­ни­лась, имен­но, на ве­че­ре у Во­рон­цо­ва- Даш­ко­ва, кня­зю «под­ска­за­ла» Фи­кель­мон. По­че­му у Во­рон­цо­ва, а не на­ка­ну­не, 21-го ян­ва­ря, у нее са­мой, где, как из­вест­но из днев­ни­ка Мер­дер, уже про­изо­шел не­боль­шой скан­дал, или на сле­дую­щий день у Ка­рам­зи­ных – вер­нее, у его до­че­ри - 24-го ян­ва­ря, где Пуш­кин бу­к­валь­но «скре­же­тал зу­ба­ми» - объ­яс­нить не труд­но? Им обо­им важ­но бы­ло убе­дить об­ще­ст­во, что ре­шаю­щее столк­но­ве­ние про­тив­ни­ков со­стоя­лось как бы на ней­траль­ной тер­ри­то­рии, а не в кру­гу дру­зей.

Ме­ж­ду тем на ба­лу у Во­рон­цо­вых, дей­ст­ви­тель­но, про­изош­ло со­бы­тие, напря­мую не свя­зан­ное с про­ти­во­стоя­ни­ем по­эта и ка­ва­лер­гар­да, но оп­ре­де­лив­шее весь ход ду­эль­ной ис­то­рии – со­бы­тие, ко­то­ро­му ма­ло кто при­да­вал и при­да­ет ис­тин­ное зна­че­ние. В этот ве­чер у Пуш­ки­на со­стоя­лась по­след­няя встре­ча с ца­рем. Ни­ко­лай I спус­тя де­сять лет в раз­го­во­ре с Кор­фом вспо­ми­нал:

уви­дясь где-то со мной, он стал ме­ня бла­го­да­рить за до­б­рые со­ве­ты его же­не. «Раз­ве ты мог ожи­дать от ме­ня ино­го?» — спро­сил я его. — «Не толь­ко мог, го­су­дарь, но, при­зна­юсь от­кро­вен­но, я и вас са­мих по­доз­ре­вал в уха­жи­ва­нии за мо­ей же­ной». — Че­рез три дня по­том был его по­след­ний ду­эль[515].

Здесь важ­но иметь в ви­ду не то, о чем го­во­ри­ли по­эт и царь, хо­тя и это имело оп­ре­де­лен­ный смысл. Не­об­хо­ди­мо пред­став­лять, о чем они не го­во­ри­ли или о чем Ни­ко­лай умол­чал. Ведь пи­сал же он в фев­ра­ле бра­ту Ми­хаи­лу Пав­ло­ви­чу о Дан­те­се и Пуш­ки­не:

Дав­но ожи­дать долж­но, что ду­э­лью кон­чит­ся их не­лов­кое по­ло­же­ние.

Вы­хо­дит, ин­те­ре­со­ва­ла его эта ис­то­рия, и он ви­дел, ка­кие ту­чи сгу­ща­лись над по­этом?! И Пуш­кин не­без­ос­но­ва­тель­но ждал от ца­ря со­от­вет­ст­вую­щей ре­ак­ции! И хо­тя по­эт уже знал на чьей сто­ро­не го­су­дарь, и встре­ча эта но­си­ла ско­рее фор­маль­ный ха­рак­тер, она все же нуж­на бы­ла Пуш­ки­ну, что­бы от­бро­сить все со­мне­ния, и в лич­ной бе­се­де, гля­дя в гла­за ца­рю, убе­дить­ся, что тот пер­вым на­ру­шил обя­за­тель­ст­ва и тем са­мым ос­во­бо­дил его от дан­но­го сло­ва не драть­ся на ду­эли. На­до ду­мать, царь пре­крас­но по­ни­мал, в ка­ком по­ло­же­нии ос­тав­лял по­эта. По­ни­мал, а, зна­чит, доб­ро­воль­но при­сое­ди­нял­ся к его убий­це.