Последняя надежда

— Как вижу, внучка ничего от тебя не утаила, Гюс! — вставила Драгомира.

— Все, что знаю я, знает он! — гордо заявила Окса.

— Э-э-э… Ну, вообще-то, да… — пробормотал Гюс, не зная толком, хорошо это или плохо по мнению Драгомиры.

Несколько часов спустя они сидели возле огромного камина, в котором потрескивал большой огонь. Леомидо встретил их в аэропорту на машине и отвез к себе, километров за пятьдесят от города, в самое сердце Уэллса.

Леомидо жил не в обычном доме, а в старой каменной постройке, возведенной четыреста лет назад, а потом превращенной в монастырь. Он выкупил ее до того, как она окончательно превратилась в руины, сделал из нее великолепное комфортабельное жилище, больше напоминавшее особняк, чем объект религиозного культа, если не считать небольшого кладбища с тыльной стороны здания.

Стоящее на извилистом побережье Кельтского моря, на большом расстоянии от человеческого жилья, это поразительное сооружение окружали вересковые пустоши, а за ближайшим холмом скрывалась маленькая песчаная бухточка.

Окса не была здесь два года, целую вечность! Собственность Леомидо показалась ей еще красивей, чем она помнила, с прудом, холмами и ветерком, колышущим высокие травы.

— Обалденное место! Вы, правда, тут живете? — поинтересовался Гюс.

Восхищенный мальчик не мог оторвать глаз от каменных стен, увешанных картинами современных художников, и огромной люстры с черными подвесками под высоченным потолком.

— Да, Гюс, я правда тут живу. С тех пор, как двенадцать лет назад умерла моя жена. Это место меня успокаивает, здесь я чувствую себя свободным и умиротворенным.

— А вам тут не очень одиноко? — продолжил мальчик, глядя на Леомидо с некоторым восхищением. — Дом же гигантский!

— Десять комнат, плюс этот зал, некогда бывший клиросом… Но нет, я тут не чувствую себя одиноким, знаешь ли, — ответил Леомидо.

— Ну, во всяком случае, это очень любезно с твоей стороны заняться моим обучением, Леомидо, — сказала Окса. — Огромное тебе спасибо.

— Ой, да брось ты, детка! — потрепал ее под подбородком Леомидо. — Надеюсь, что я не слишком заржавел, давненько я никого не учил… Очень давно. Еще с Эдефии, откровенно говоря.

В этих словах все почувствовали глубокую ностальгию и сожаление. На некоторое время в большом зале воцарилась тишина. Окса с Гюсом не скрывали нетерпеливого желания узнать больше, и Леомидо быстро это понял.

— Как вам известно, — взволнованным голосом начал он, — Драгомиру, Абакума и меня выкинуло из Эдефии в октябре 1952 года, и мы оказались в Сибири. И мгновенно осознали, что различия между Во-Вне и Внутри куда больше, чем мы могли себе вообразить или увидеть благодаря снолётам Малораны.

Первые месяцы потрясение было колоссальным. Для меня Сибирь оказалась слишком уж суровым местом со всех точек зрения. Я видел, как моя маленькая сестричка Драгомира молча страдает, прилагая отчаянные усилия, чтобы пережить шок от нашего бегства, а Абакум всю свою энергию тратит на то, чтобы помочь нам приспособиться к новым жизненным условиям. Я же, со своей стороны, ничего не делал. Я хотел стать опорой для моей сестры, как просила меня наша мама. Но я не справился со своей задачей…

— Прекрати, Леомидо, — нахмурившись, перебила его Драгомира. — Не смей себя винить, да еще через столько лет! Посмотри на меня, я весьма неплохо себя чувствую!

— Да, ты добилась отличных результатов. Но вовсе не благодаря мне… — серьезно возразил ее брат.

— Ну же… — вмешалась Окса. — Это все же ведь благодаря тебе бабушка с Абакумом смогли уехать из России!

— Совершенно верно, лапушка! — воскликнула Драгомира. — Спасибо, что напомнила этому упрямцу, который вечно не желает признавать свои заслуги. Но продолжай, пожалуйста, Леомидо.

— Через восемь месяцев после Великого Хаоса, летом 1953, я пересек Европу, поселился в Англии и очень быстро с грустью вынужден был признать, что некоторые воспоминания о родной стране стираются из моей памяти. В моих воспоминаниях лицо моей матери, Малораны, становилось все менее четким, и это меня пугало и причиняло боль.

Я без труда адаптировался в Англии и через несколько месяцев после того, как обосновался в Лондоне, был принят в известный оркестр и женился на моей любимой Лайзе. Моя профессиональная карьера пошла вверх, а воспоминания об Эдефии все больше и больше стирались из моих мыслей и памяти. Но не из сердца…

Все это было очень сложно, меня мучила ностальгия, я очень скучал по Драгомире и Абакуму. В 1955 году, после рождения Кэмерона, моего первенца, я окончательно осознал необходимость передачи наследия, потому что, пусть я и не рассматривал возможность обнародования своего происхождения — к этому я совсем не был готов, мне казалось очень важным оставить свидетельства того, что мы существуем. Мне потребовалось еще несколько лет, чтобы я смог все рассказать. Сперва жене, а потом детям. И смею вас заверить, это было совсем не просто. Когда я, наконец, воссоединился с моими дорогими Драгомирой и Абакумом, я вспомнил свое прошлое и сейчас готов научить тебя всему, что умею, внучка.