Последняя ночь

Внезапно послышался всплеск. «Кальмиус!» — мелькнуло у меня в голове, и я тут же провалился в холодную воду. Где-то позади грохали выстрелы, слышался тяжёлый топот ног. Страх толкал вперёд.

— Лёнька, где ты? — услышал я знакомый голос.

Я хотел ответить и не мог.

На берегу невидимая рука схватила меня за рубашку и потащила к себе. Это был Васька. Он лежал в неглубокой яме.

— Пригнись!

Я пригнулся.

Шёл дождь. Впереди тарахтел пулемёт. Пули посвистывали со стороны рудника.

— Плечо жгёт, — корчась от боли, сказал Васька и, потянув, разорвал на себе рубашку. Она была мокрая от дождя, и на ней виднелись пятна крови.

Васька полежал, прислонив лицо к мокрой траве, и с трудом поднялся.

— Теперь идём, — сказал он. — Приказ надо передать. Идём скорей.

Вдруг позади раздались сразу два выстрела. Васька выгнулся, будто ему к спине приложили раскалённое железо. Шатаясь, он постоял мгновение и рухнул прямо на меня.

— Ты чего, Вась, Вася? — тормошил я, выбравшись из-под него.

Дыхание его стало частым и горячим.

Дождь ринулся сплошным потоком. Я лежал на мокрой траве, сжавшись в комок.

Со стороны деревни Семёновки подул ветер, и рубашка, прилипшая к телу, казалась ледяной. Пули свистели всё реже. Васька хватался за траву, пытаясь ползти, но вырывал её с корнями, не в силах тянуть отяжелевшее тело. Наконец он приподнял голову и повернул ко мне лицо с закрытыми глазами.

— Ты думаешь, я не встану? — неожиданно спросил он с обидой и злостью в голосе.

Ужас овладел мною. Я не знал, что делать, и заплакал. Тёплые слёзы текли у меня по щекам.

— Думаешь, не встану? — повторил он и встал, ища рукой опору.

— Вася, — сказал я и взял его за горячую руку, — я боюсь, Вася.

Опираясь на меня, он шатался на широко расставленных ногах.

— Идём, не бойся. У меня только в спине болит. Иди, я буду за тебя держаться. Ты теперь ничего не бойся. Приказ надо передать, а то наших побьют.

Он отстранил мою руку, сделал шаг вперёд, но споткнулся и упал вниз лицом, повалив и меня.

— Чего ты? — спросил я, судорожно держась за его плечо. — А? — Но больше ничего не мог сказать. Солёный ком застрял в горле, и мне трудно стало дышать.

Васька лежал молча. Казалось, он что-то вспоминал. Вдруг он тихо спросил:

— Ты думаешь, я помру? — И повторил хрипло и тяжело: — Думаешь, помру, да?

Со страшным напряжением, опершись одной рукой на меня, он встал. Сделал два шага и опять упал.

Я склонился над ним. Васька не дышал. Я никогда не видел человека, который бы не дышал. И тогда я понял, что Васька умер, что я остался один на этом кургане, в этой большой степи, во всём мире…

Как же это случилось? Минуту назад он жил и дышал, смотрел на меня живыми глазами. Я слышал его голос: «Ты ничего не бойся. В тебя будут стрелять, а ты иди. Будет больно, а ты не плачь!»

Я почувствовал острую жалость к себе, и она хлынула горячим потоком слёз.

Я сидел рядом с Васькой в тёмной степи. Оттого, что он не дышал, тишина казалась ещё страшней. Вдруг я подумал о том, что он сейчас встанет и спросит: «Ты думаешь, я помру?»

Я вскочил и, плача, спотыкаясь, побежал к Пастуховскому руднику навстречу нашим.

Дальше всё проходило как во сне. За балкой, около домов рудника кто-то окрикнул меня:

— Стой, кто идёт?

Потом меня окружили и привели к командиру Сиротке.

На нём были красные галифе, на поясе висела шашка.

Сиротка узнал меня, ласково обнял единственной рукой, и я долго рассказывал ему, как попал сюда и что случилось со мной и моим другом на берегу речки Кальмиус.

Когда я, всхлипывая, умолк, он спросил:

— А ты приказ помнишь? Можешь повторить?

— Могу, — и, вспоминая по слову Васькин приказ, повторил его.

Командир Сиротка вызвал матроса Черновола, Абдулкиного отца, дядю Хусейна, и отдал им приказ:

— Хлопцы, по коням!

И запели трубы, зазвучали голоса:

— По ко-о-ня-ам!

На востоке вполнеба занималась алая заря. Тысячи конников, обнажив шашки, лавиной помчались к городу.

Я долго не мог прийти в себя. Шахтёр Петя отвёл меня в дом, напоил чаем из походного котелка. Рваную мокрую одежду мою он выбросил и выдал мне настоящие кавалерийские галифе, гимнастёрку и островерхую шапку-будёновку из серого сукна с красной звездой спереди.

— Теперь ты красноармеец, — сказал Петя и похлопал меня по плечу. — Будешь служить со мной, пулемётчика из тебя сделаю.

Днём на широком рудничном дворе я увидел много новых гробов.

Я вглядывался в лица убитых и неожиданно увидел того, кого искал.

Васька занимал только половину грубого, неоструганного гроба и лежал как живой. Высокий лоб его, как всегда, был нахмурен. Теплый степной ветерок тихо шевелил его белые волосы, клином спадавшие на лоб.

Слёзы сами собой лились и лились по моим щекам. Я смотрел на побелевшее, но такое родное хмурое лицо, на упрямо сжатые губы и вдруг опять подумал: сейчас он откроет глаза и спросит: «Ты думаешь, я помру?»

Я повернулся и убежал, чтобы не видеть, как будут его хоронить…

Так умер Васька, мой суровый и нежный друг, и последняя ночь его жизни была последней ночью моего детства.

Степь, степь…

Такая загадочная и простая, далёкая и родная, полынная шахтёрская степь…