Последняя ночь Александра Македонского

Последний раз вспыхнули гневом его глаза воина, когда первый убийца бросился к нему и вонзил в живот остро заточенный меч. Тут же подскочил и второй, умело всадил свой меч под рёбра к самому сердцу.

– Александр, – белыми, в цвет мела, губами прошептал Парменион.

Его сильные пальцы судорожно напряглись, сжали подлокотники кресла, так что затрещало морёное дерево...

 – Твои раны, Эврилах? – удивлённо и хмуро спросил Александр.

 Опустив голову и краснея, Эврилах стоял возле руна, где царь возлежал на набитых шерстью подушках. Задумчивая рассеянность оставляла царя, он с ног до головы оглядел ветерана многих походов македонского и греческого войска. Тот пробормотал нечто невнятное, и все вокруг смолкли в тревожном ожидании, что за этим последует.

– Ты знаешь, что тебя ждёт на родине за нарушение данной мне клятвы? – продолжил царь. – Тебя лишат всех прав или даже казнят граждане твоего же города. Посмотри мне в глаза, Эврилах.

Мужественный ветеран не смел поднять голову, утёр навернувшиеся на глаза слёзы.

Анаста склонилась к уху Александра и пошептала ему. После чего Александр неожиданно мягко заметил:

– Мы сочувствуем твоей любви, Эврилах. Но ведь твоя подруга Телесиппа свободнорождённая. Постарайся с помощью речей и подарков склонить её к тому, чтобы она не подбивала тебя совершить бесчестье.

– Ну, нет, царь! – уперши руки в бока, выступила вперёд Телесиппа. – Ты прав, я свободнорождённая, и сама отправилась с вами. А теперь мне здесь надоело. Двор твой надоел, его нравы. И персы твои надоели. И попойки... – Речь её прервалась, будто она выдохлась, и уже тише, но по-женски твёрдо она заявила: – В Элладу хочу. А если он останется, – она пальцем указала на Эврилаха. – Пусть себе ищет дур среди местных персиянок, как делает его царь.

Она фыркнула и замолчала.

Вновь погружаясь в тяжёлые думы, Александр уставился в одну точку пола, непроизвольно медленно сделал глоток вина. Никто из окружения не осмеливался его потревожить, но всех задело пылкое высказывание гетеры, и безмолвие становилось тягостным.

Стасикрат на цыпочках приблизился к Птолемею, зашептал ему на ухо. А Птоломей что-то тихо сказал Пердикке. Они отошли от руна царя и чётко, военным шагом направились к закрытой бронзовой двери, обратив на себя общее внимание. Глянул на них и царь.

 Подойдя к двери, они с силой толкнули створки. Ни одна из них не шелохнулась. Они толкнули ещё раз. Створки не открывались, были прочно заперты снаружи. Густые светлые брови Александра сошлись на переносице, морщины лба обозначились заметно отчётливее, а в глазах проявился металлический блеск, предвещая недобрые распоряжения. Он сунул ритон Иолу, медленно встал на ноги. С гомоном удивления стали подниматься и другие мужчины, женщины.

Птолемей и Пердикка выхватили мечи. Коротко разбежались, ударили в створки плечами, сотрясли их, и они на мгновение поддались. Оба военачальника вмиг просунули клинки промеж створок, не позволив им опять плотно сомкнуться. Большего они не добились. Невидимые, однако явно превосходящие их числом противники поднажали на дверь, и мечи застряли, ни Пердикке, ни Птолемею не удавалось как-либо воспользоваться достигнутым скромным успехом. Из толпы придворных на помощь товарищам бросились с воинственными гортанными выкриками несколько военачальников. В ответ с той стороны двери раздались воинственные крики десятков персов. Наконец происходящее увлекло и других мужчин, среди них оживился, кинулся вперёд и сам Александр. При его приближении греки и македоняне отступили от створок, живо выстроились в подобие небольшой фаланги, так что он оказался во главе её.

   – А-а-а! – закричали они вместе с Александром.

   Они дружно ринулись на дверь, навалились, и... створки неожиданно легко распахнулись...

Глава вторая. Маски веселья