Последняя ночь в Сьюдад-Трухильо

— Для меня это очень важно. Положение становится опасным. Возможно, мне придется бежать, хотя бы из-за того, что я встречалась сегодня с вами.

— И не дала своего адреса, который известен, по крайней мере, нескольким сотням людей.

— Не могу. Зачем вам понадобилась Манагуа?

— Я хотел бы проверить, насколько хорош был вкус у Октавио. Еще одно: с какого аэродрома в Штатах вылетели Мерфи с Галиндесом?

— Он взял напрокат самолет, но где — не знаю. Не знаю я и того, останавливался ли он по дороге. Он мне не докладывал.

— Хозяин за нами наблюдает, — сказал я. — Пейте и улыбайтесь.

Моника улыбнулась и погладила меня по лицу.

— Где вас искать, если мне придется бежать? Из-за вашего упорства в деле Мерфи погибнет много других людей.

— Вы должны незаметно пробраться в посольство. Там я назову свою фамилию и номер. Тогда можно будет подумать о вашей переброске.

— Вы работаете в посольстве? Наверно, в той комиссии, которая изучает причины гибели Мерфи?

— Возможно.

Я не мог ей сказать ничего больше. Я верил в подчас поразительную ловкость женщин-разведчиц, но и не сомневался в том, что они не смогут выдержать физическую боль. Кричат они меньше мужчин, но сломить их легче.

Я выпил еще, поглядел на дно рюмки и подумал, что водка не оказывает на меня обычного действия: она не притупляет ни чувствительности, ни памяти, значит, я потерял еще одну возможность забыться. Гарриэт тоже умела так находить забвение. Я любил ее и за это, но ведь все было так давно, я даже забыл, когда…

Я погладил руку Моники. Она тоже видела, как внимательно следит за нами мулат. Отняв руку, она пригрозила мне пальцем и прижала его к моим губам.

— Мне надо идти, — сказал я.

— Посидите еще немного.

— Скажите хозяину, что мы условились на завтра.

— А когда вы придете на самом деле?

— Пожалуй, завтра.

Я подумал, что лучше не говорить правды. Если уж я появлюсь здесь еще раз, то только сегодня или через несколько дней, но не тогда, когда меня будут ждать.

— Пожалуй, — повторила она. — К чему такая преувеличенная осторожность?

— Я очень не люблю умирать.

20

Час спустя Моника сидела у майора Паулино.

Она рассказала ему о неожиданном появлении незнакомца. Да, в «Гаване». О ком он спрашивал? О де ла Маса и Оливейре. О чем еще? Больше ни о чем.

Майор встревожился.

— Кто-то его к тебе прислал. Но кто? И зачем? Из Штатов или здешние? Как он попал в «Гавану»?

— Понятия не имею, Мигель. Я говорю тебе только то, что знаю сама. Я подсела к нему по его просьбе, и тут он начал. Может быть, ему сказали, что я знала Октавио и Оливейру.

— Как его фамилия? Даже если она ненастоящая, ее необходимо знать.

— Я спрашивала, но он отказался себя назвать. Скорее всего он связан с комиссией Этвуда. Вы ведь ищете кого-то, работающего с Этвудом? Наверно, это он.

— Когда его можно увидеть? Он придет к тебе еще?

— Мы условились на завтра, на то же время. Пришли кого-нибудь в «Гавану»… Мигель, скажи мне, что случилось с Октавио?

— А как ты думаешь?

— Вы его убрали.

— Не преувеличивай. Мы его перевели.

— На небо?

— Такие люди на небо не попадают… Завтра в «Гавану» придет Тапурукуара и подождет там твоего янки… Тебе жаль Октавио?

— Очевидно, у вас были какие-то основания, Мигель.

— Меня тебе тоже не было бы жалко?

— Очевидно, нашлись бы какие-нибудь основания, Мигель.

— А себя? — спросил майор Паулино.

— Всегда находятся какие-нибудь основания, Мигель.

21

Я отправился на Авенида Сан-Кристобаль. На третьем этаже дома номер шестнадцать на двери висела визитная карточка Оливейры. Я постучал. Дверь открыла пожилая креолка с аристократическими манерами, вся в черном.

Я сказал, что работаю в аэропорту и хочу повидать Руиса Оливейру. Она пригласила меня в прихожую и захлопнула дверь.

— Сеньора Оливейры нет.

— А когда можно его застать?

— Не могу сказать ничего определенного. Я сама начинаю беспокоиться. Не хватает кое-каких вещей сеньора Оливейры, но сумка, которую он обычно берет с собой в полет, висит на вешалке. И мундир в шкафу.

— Вы полагаете, он уехал?

— Он непременно сказал бы мне, если бы — уехал, обычно он меня предупреждает. Если меня нет дома, он оставляет записку. Я всего лишь хозяйка этой квартиры, после ареста семьи сеньора Оливейры квартиру у него отобрали. Из больницы сеньор Оливейра вернулся прямо ко мне. Я была близкой приятельницей его бедного, несчастного отца. О Хулио я забочусь, как родная мать.

— Кто бы мог мне что-нибудь подсказать?

— Он дружил с малосимпатичным человеком, капитаном де ла Маса. Тот, очевидно, знает больше. Но я не решаюсь позвонить ему.

— Вы чего-нибудь опасаетесь?

— Я всегда остерегаюсь людей типа сеньора де ла Маса. Вы знаете капитана?

— Я слыхал об их общей знакомой, сеньорите Манагуа.

— Ах! — воскликнула она. — Хуана Манагуа! Бедняжка еще лежала в колыбели, когда в 1934 году во время предвыборной кампании был убит ее отец. Вот уж действительно была кампания, — подчеркнула она, — судя по количеству убитых.

— Вы, наверно, не ведете счет годам с момента наступления эры Трухильо?