Последняя пастораль

– Лежи, я сама, ты, бедненький, устал от умных разговоров. Целый день умные споры, а мне так хорошо, и я вас не слышу, одно только: было? неужто было? что же я в тот миг почувствовала? Так боюсь, что не смогу вспомнить.

– Сможем,– говорю самоуверенно, убирая куда-то за спину комок побежденного наконец трико.

И тотчас получаю в ответ:

– У вас одно в голове!

И пошло-поехало, все по порядку. Нет, лучше не слушать, не отвечать словами. Не наше это занятие – любить ушами...

Наконец мы вспомнили, что не одни на Земле, запоздало замерли, смущенно вслушиваясь в уходящее эхо недавно бывшего.

– Хоть бы слово доброе сказала,– лицемерно пожаловался, прислушиваясь к дыханию-всхрапам Третьего,– хоть бы раз.

– За что?

– Как за что? Теперь знаешь, как это...

– Ах, как это бывало у тебя с ними? Вот будет ребеночек, нам будет хорошо вдвоем, а ты можешь возвращаться к своим шлюхам.

И если бы шутя, а то ведь всерьез готова отправить.

– А мне лучше было, когда ничего этого не знала. Это какое-то рабство. Нет уж, спасибочки! – И смеется, смеется.– Мне теперь собачки, птички снятся.

– Не сны, а Ноев ковчег.

– Надо же и этим парочкам где-то быть, если вы отняли у них Землю.

Постучала по моей голове косточками пальцев, как по кокосовому ореху, но тут же погладила ласково.

– У тебя все отсюда. Может, и я – отсюда. А они ко мне все льнут. Надо же им где-то...

И вздохнула, даже всхлипнула, как наплакавшийся ребенок, которому захотелось спать. И тотчас заснула.

А я никак заснуть не мог, слушал Ее ровное дыхание, отдаленное похрапывание Третьего, его бормотание, а время от времени и истерический хохот, выкрики: все воюет.

Она вздрогнула и проснулась, вся дрожа от озноба. Это с Ней и прежде бывало. Тепло, даже жарко, душно так, что и дышать тяжело, а Ее будто снежной лавиной накрыло – так Ей холодно вдруг сделается. Думалось уже, что малярия, но не похоже: озноб как пришел, так и ушел – за минуту-две. Для этого надо только изо всех сил Ее «пожалеть» (сама жалобно попросит: «Пожалей меня!»), в комочек сожмется, чтобы спрятаться в моих руках,– и засыпает.

Лежал и старался выловить из прошлого все моменты, когда уже была, присутствовала Она. Я ведь так и не знаю, не помню, откуда и когда Она появилась в моей жизни. Вроде была всегда, сколько помню, даже где-то там, в детстве моем, нашем. Но была и какая-то иная жизнь, тоже моя, где Ее не было и быть не могло.

Неизвестно как и откуда просачивается в память вот это: прибежала ко мне нескладуха девочка (вся из коленок, локтей исцарапанных, в синяках), в глазах ужас, мольба:

– Кровь! Кровь!

– Что, что? Сорвалась, ударилась?

– Нет...

Ах вот что! Никто не подготовил малышку, не объяснил, что в ней дремлет женщина.

– Не пугайся, все хорошо.

– Я умру?

– Наоборот. Ты станешь когда-нибудь мамой.

Последняя капелька на последней веточке! Стряхнем, уроним – и хода назад не будет, ничего, что было или могло быть. Кто подослал сюда Третьего? Кому его не хватало? Природа мыслит количеством – это так. Ей нет дела до наших переживаний. Ну а как еще обращаться с теми, кто сумел, ухитрился сократиться почти до нуля?.. Давно надо было брать банкротов под опеку. Опоздала родительница, скорее всего опоздала.

Под утро пошел дождь. Я выглянул из нашей семейной пещеры – гость уже не спит. Кажется, озяб на земле наш астронавт, и скафандр не помог. Он накрывался им, от влаги оранжевая ткань потемнела.

Голубой горловины неба над нами нет, она затянута, как марлей, туманом. И молнии еле проблескивают сквозь высвеченный, озаренный ими туман, окутавший больше, чем обычно, стены нашего острова. Всякая перемена теперь пугает. Говорю как можно беззаботнее:

– Дождик к урожаю.

– Что это, что это? – зашептала, задышала у меня над плечом. – Ну вот, я так и знала!

– Что знала?

– Что случится что-то. И еще такой сон.

– Да ничего страшного. Твой Даждь-бог червей подсыплет нам, как грибов. И потом, как сказал один недавний мудрец: дождь создает великие нации!

– Значит, это правда?..– донеслось из-под берез. Третий, приподнявшись, осматривается. – Все вот это!

– Не меньше правда, чем вы сами,– подтвердил я.

И Она тоже подтвердила – самим своим царственным появлением из пещеры. В голубой своей обнове. Приподнялась на цыпочках, потянулась.

– О-о, растем! Ну тогда пошли принимать душ.

– Что может быть лучше! – вскочил на ноги Третий.

Она в голубом, он в розовом, ну а я – чем бы и мне опоясаться? Бреду сзади, как Пятница, но ведь и он не гулял в чем мать родила.

Я присматриваюсь к Третьему: за ночь он изменился, лицо особенно. Нет, осталась та же ясная детская улыбка, но ушла прежняя, немного пьяная туповатость. И он уже не такой шумный. До чего же ловко кроит природа мужчин-небелых. У нас она потратится, не пожалеет фантазии, труда на женщину, а мужчину – хорошо, если через десятого обласкает вниманием. Нет, он даже светлее меня (загар гуще), а глаза стойко голубые, но дизайнер природа, рисуя, чертя этот торс, этот треугольник груди, спины, узкие бедра, лекала заказывала, выписывала определенно из Африки.