Последняя патриотическая

Но через месяц пополз по «Беркуту» слух, что кривая нога Сармата родом оттуда – из подбитого танком автобуса. «Танк в ногу попал!» – заявлял сам раненый, заранее зыркнув, нет ли в строю участников боя на Грабском. «Пьяный он был за рулем, в другого такого же пьяного въехал!» – вспоминал кто-то эту историю. «Да за мороженым он летел пьяный по лестнице, там и упал, ногу сломал», – знал про героя второй. «Примазался к „Беркуту“, мразь. А до того наркотой торговал где-то на Украине», – совсем низвергал его с пьедестала третий.

И вот перед штурмом «Семерки» у нас встала единственная проблема: что делать после со всеми ее чертями?

– Сочи облить спиртом в кровати и сжечь, Сармата распять на кресте, женку его, Братишку, просто в расход, чтоб – Господи, спаси и сохрани! – детей такая не нарожала! – сразу было заявлено мной.

Все посмеялись. Но Сармата решили все-таки шлепнуть. Освободить от нечисти землю.

Днем в гостях у Японца братья жены – Полоз, Мясник. Оба из ополчения, из Славянской бригады. Оба здоровые и лобастые: сели перед окном – комната в тень. Воюют еще со Славянска, один местный, другой из Белоруссии. Стукнутся кружками, проглотят, стукнутся лбами – искры из глаз.

На столе в луже разлитой водки плывут огурцы, столбиками консервные банки гречневой каши. С той стороны стола держат руками пьяные головы Синий с Японцем. У обоих на лбах шишаки – прикладываются к их лбам после кружки братья. Самим хоть бы хны – хоть молотом между глаз бей!

Снова за кружки, и снова тянется через стол Мясник. Синий – лоб в шапку.

– Не пройдет! – сбивает ее Мясник и лбом – бам!

Японец, у которого лоб покрепче, но пока еще не встали на место глаза, сидит против Полоза, тянет Синему мокрое холодное полотенце:

– Ты дебил с припаянной головой, прихваченной электродом по дереву. Она у тебя не может болеть…

Я всё застолье едва уклоняюсь от лбов:

– Я поэт, меня нельзя по голове бить: рифма собьется.

Да вот напились до отказа, да вот уж веселье потеснила хандра. Уже не бьют лбами, а молча льют в кружки братья.

– Я же читал тебя, Артура Чёрного. Ты ж участковый из Грозного. Как сюда принесло? – держит на столе Полоз огромные лапы с мокрыми рукавами.

– Чечня теперь прошлый день, – даже не сравниваю я две войны.

– Напиши про это, писатель! Про Донбасс. Как мы стояли здесь. Как много.

Он поднимает руку, и бежит со свитера водка.

– Погибло прекрасных сердец, – как поэт, заканчиваю я за него.

– Да! – вскакивает Японец. – Да! Про парня напиши из Аэропорта, который перед смертью своей кровью написал на «Метро» слова: «Я люблю Россию». Не маму, не жену, не детей. Руку в рану макал и писал на стене. И умер он там. И было это еще в мае, еще в первый штурм. А звали его Андрей.

– Мы же не за себя пошли! – продолжает Полоз. – Мы за Россию пошли! За Путина! И если б Россия не помогла, нам бы конец здесь. Ты как думаешь, писатель, нас Россия сливать не будет? Ты Путину передай, ты же писатель, ты же ведь можешь, что мы тут все за него ляжем! Ты передай, чтоб он своего человека прислал, за кем мы пойдем. Мы же не за ДНР или ЛНР воевали, Нет! За Новороссию воевали! Вот она!

Он указывает пальцем в окно, где тонет под снегопадом Донецк – будущий Грозный из пепелища прошлых миров.

– Вот она, здесь – Новая Россия! Мы своей кровью ее отстояли! Стоит – не согнется. Вся Украина шла сюда, на этот клочок земли. И что? Дошла? Надорвалось здесь тупое кастрюлеголовое быдло. Это ж не «беркутам» в спины стрелять на Майдане. Это Донбасс! Здесь ничьей спины не увидели. Все поднялись! Шахтеры, строители, милиционеры, менеджеры… Мы здесь их так встретили – на кладбищах не забудут! Мы в лоб шли на кадровые украинские батальоны. С дробовиками, с винтовками, с оружием Второй мировой. И мы брали эти батальоны!.. Слышишь, писатель, брали их! Танки руками опрокидывали!.. А на Саур-Могиле? – поворачивает он к Мяснику бычью шею. – Помнишь?

– Помню, – да разве забудет такое Мясник.

– Шла колонна на нас, восемьдесят семь единиц техники: танки, «саушки», «грады», ЗИЛы и КамАЗы с пехотой. И нас сорок восемь человек, только два ДШК и два гранатомета РПГ-7В. Я в рацию передал: «Значит, будем умирать». Подпустили колонну поближе и встали перед ней в полный рост. Я даже гранатомет с плеча не снимал, мне только выстрелы в него успевали забрасывать. Руки о деревяшку обжег. Били мы по всему… Там не колонна – земля под ними горела. И бой шел час или меньше. Так мы даже не видели, чтобы по нам в ответ кто-то стрелял. Стояли в рост и били их там. А они просто бежали, из люков выпрыгивали, шкуры свои спасали…

Но даже разобьют нас в бою, останемся живы – мы в лес пойдем партизанить. Да как дома си – деть, когда в Россию стреляют?! У нас и так девять из десяти дома сидят – диванный спецназ! Лишь каждый десятый воюет. Знаешь почему, писатель? А потому что русских уже не осталось! Я, ты да те, кто с нами – вот всё! Кончились русские! – сверху вниз в лужу на столе втыкает он палец.

Мне б выйти отсюда, записать, пока не забылись, слова. Да разве повторятся еще такие минуты?