Последняя патриотическая

Слышите, русские, как грозно шагает он – четырнадцатый год?! Как идут нам сербы на помощь?! Идут нам греки на помощь?! Идут две Осетии и Чечня?… Идут нам на помощь, боясь опоздать… Не слышите!

Видите, русские, как ползет год семнадцатый? Видите, русские, сколько погибло Абхазии, Белоруссии, Венгрии, Франции за нашу землю?

Не видите!

Знаете, русские, что там впереди?…

Не знаете!

Вставайте, русские. Потому что уже никто не идет к вам на помощь. Потому что уже вы остались одни. Вставайте, русские, пока вы еще русские.

Встань, русский! Хоть мертвый – встань!

Припоминая дни печали,
Татар и печенегов бич,
Мы сами ведаем едва ли,
Кто был Евпатий и Претич.
Мы говорили в дни Батя
И на полях Бородина:
Да возвеличится Россия,
Да сгинут наши имена!

Что сделал ты, чтобы Карфаген был разрушен?!

Эпилог

Моя болезнь не лечится годами. Она началась после одной чеченской войны и кончится, видно, на кладбище. Все эти годы, семнадцать медленных лет, я возвращался в Грозный или Донецк. Нет того дня, когда бы не вспоминал я желтые ливни Минутки, стеклянные луны Аэропорта. Я вспоминал не войну, не гибель товарищей, не собственные несчастья. Я помнил другое.

Несколько раз я уезжал из Чечни, уезжал из Донецка. И каждый раз навсегда, убеждая себя, что всё это кончилось. А потом пролетало время. А потом устраивалась или летела в пропасть вся жизнь, менялись люди и города, а я уставал дальше жить. Я вдруг понимал: мне незачем жить. Рядом летел целый мир, а я сидел в пыли на дороге, не глядя, как вдаль уходит земля. Один, без крови, без сил, с холодным сердцем из белого пепла.

Я был мертвецом много раз, пока вновь не являлся обратно. Потому что в те годы, за сущий пустяк (твою жизнь!), задешево продавался рай на земле – Грозный или Донецк, Минутка или Аэропорт. И я всегда возвращался туда за одним: еще раз увидеть своей рай, свое счастье, чтоб вылечиться от него навсегда. Да только не вылечился. Да только сильнее свирепствовала болезнь.

И всё же, всё же, всё же… Как тебя вернуть, мое счастье?! Как мне снова вернуться на фронт?! Туда, назад в прошлое, в свое убийственное невероятное счастье.

Почему нам никто ничего не сказал?! Ни в двадцать, ни в тридцать, ни в сорок и пятьдесят? Почему мы прожили всю жизнь, но никто не открыл одной истины? Ни раньше в Чечне, ни позже уже в Донбассе.

Слышите, командиры? Слышите, старики, кто нами командовал? Почему вы никому не сказали вот это: