Последняя песнь трубадура

Красавец Игорь Селезнев, действующий дамский массажист широкого профиля и дипломированный юрист по образованию, курил в тесном подсобном помещении салона. Что-то ему мешало. Он хорошо чувствовал женщин, понимал их желания, скрытые и явные мотивы, умел просчитывать последствия своих неизбежно возникающих связей. Последствия – это не преимущества, а совсем наоборот. Приблизить к себе постоянную клиентку (а постоянными бывают сейчас женщины со средствами и большими возможностями) – это значит укрепить свое положение вообще и материальное в частности. Это своего рода пиар, поскольку женщины не умеют любить молча. Но его новая «возлюбленная», телеведущая, во-первых, откровенно скупа. Во-вторых, эта ее прилипчивость, истеричная страстность может принести гораздо больше вреда, чем пользы. И наконец, все эти медиа, шоу-бизнес, большие и совсем маленькие звезды – головная боль для человека, который хочет жить рационально и спокойно. Игорь вздохнул, погасил сигарету и повернулся к двери, где слишком громко загремели ведро и швабра в Наташкиных нетерпеливых руках. Он внимательно посмотрел на хорошенькое сердитое личико. Она всегда такая, когда ей нужно что-то делать. Если, конечно, трезвая. Вот с ней все понятно. Девка – чума. Дураку понятно: от такой нужно держаться подальше. Собственно, почему-то грустно подумал Игорь, поближе она и сама не допустит. То есть переспать – это пожалуйста, ей не жалко. А попробуй наступить на ее независимость – без уха останешься. В лучшем случае.

– Все курят, по креслам валяются, чай пьют. Одна я должна корячиться, – гневно произнесла Наташка.

– По-твоему, я за тебя должен пол мыть? Или, может, заведующая, клиентки? – уточнил Игорь со спокойным интересом.

– Кто гадит, тот пусть и моет.

– Но зарплату уборщицы ты получаешь.

– Ой, зарплату, я не могу!

– Ладно, успокойся. Я тут кое-что вкусненькое принес. Давай поедим, чайник поставь.

– Да, – с готовностью бросила орудия труда Наташка. – Жрать жутко хочется. Там одна клиентка из твоей очереди горячий пирог доедает с капустой. Я его чуть не выцарапала.

– Вот видишь. Не выцарапала. То есть совершила один разумный поступок. Заваривай чай.

Он вынул из пакета хрустящий швейцарский хлеб, докторскую колбасу, сыр, помидоры.

– Ни фига себе – закуска. Мы что, все это чаем испортим? Может, сбегаешь за бутылкой? Ну хоть пива. Ну Игорешка.

Он быстро взглянул на ее лицо с выражением уличной попрошайки, молча набросил пиджак и пошел за пивом. Надо на нее смотреть поменьше. Больно хороша, да еще умильная какая-то, что ли.

* * *

Дина ходила по квартире, проверяя, все ли запасы сделаны, все ли необходимые вещи сложены в сумку. На кухне под окном двухкилограммовые пакеты с сухим кормом «Педигри» выстроились в оранжевую шеренгу. Воду вскипятила, поставила в холодильник, чтобы с утра разлить в несколько мисок. Топаз ходил за ней и при каждой возможности вопросительно заглядывал в лицо огромными, прекрасными темно-карими глазами.

– Деточка, дорогая! Я буду все время прибегать. Я быстро вылечу эту тетку и приеду к Топику.

Жалко, что в доме нет ни одного приличного человека, которому можно было бы ключ оставить. Нет, в каком-то смысле они все приличные. Все-таки кооператив Академии наук. Но противные: или слишком равнодушные, или слишком любопытные и навязчивые. Лучше никого не ставить в известность. Особенно злющую и вороватую дворничиху Вальку. Хотя нет, можно Лидию Александровну из соседнего дома попросить заглядывать. Она и выгулять Топика могла бы. Но это видно будет. Как дела пойдут у ее подопечной. Тамарой ее зовут. Рак матки. Если вовремя операцию сделают, может поправиться совсем.

Дина подошла к письменному столу, собрала в папку листки с «Дорогой Ниной» на месяц вперед. Завтра по дороге в клинику завезут с Сергеем в редакцию. Вроде бы все. Она остановилась у портрета ослепительно красивой женщины в черном шелковом облегающем платье и роскошной шляпе с вуалью. Бабушка, миленькая. Вы все меня оставили. Знать бы, что вы сейчас вместе. А мне тяжело. У меня не проходит страх. Я боюсь потерять собаку, не вернуться домой. Боюсь надеяться, радоваться, кого-то пожалеть или полюбить. Ты поможешь мне, бабушка? Дина быстро взяла со стола другую фотографию, маленькую, в круглой деревянной рамочке, приложила к губам, прикрыв глаза. Посмотреть на нее она бы не смогла: на миг ослепили горячие, едкие слезы. Впрочем, ей не нужны глаза, чтобы видеть прелестное лицо с синими глазами, белыми кудрями, ямочками на щеках. Чудесного мальчика, единственного на всем свете.

Дина долго лежала в горячей ванне, затем вытерлась, хотела надеть ночную рубашку, но передумала. Вышла на балкон обнаженная, горячая, растревоженная. В густой темноте высокие – выше ее пятиэтажки – березы шептали о том, что лето наступило, что до следующей зимы – целая вечность. Можно расслабиться, оттаять и, кто знает, не пошлет ли бог какую-нибудь крошечную удачу…

* * *