Последняя поэма

Это были наполненные солнечным светом, разделенные на три части покои. Сейчас они стояли в той части, где сияли дневными красками полотна Дитье, и каждое из этих отображающих Эрегион полотен было изумительно, и там было не только удивительное сходство с жизнью, но еще и некая душевная аура; казалось — частичка самого Дитье пребывала в каждом из полотен. Но, все-таки, всем им было далеко до того многометрового полотна, которое осталось в Алии. На том полотне юноша стремился отобразить лик самой природы, и эта неизъяснимая для здравого рассудка, но ясная для творческого духа задача, там ему удавалась. Там ему удавалось воплотить волшебство — здесь были прелестные полотна, но не более того. И сам художник с горечью это осознавал, и повторял много раз до этого. Вот и теперь он говорил об этом, и говорил затем только, чтобы отогнать гнетущую тревогу, осознание того, что рок добрался-таки до них и в Эрегионе, и теперь уж не отставит:

— Тогда мы не знали ужасов мира. В Алии мы жили в таком идеальном мире, в котором не было и крапинки зла. В таком мире, каким могло бы быть все Среднеземье, если бы Мелькор не восстал против света…

— Да, да… — вздыхал Даэн, и так долго теплившиеся в глазах его слезы, теперь выступили, и стремительно по щекам покатились. — …Наши души испорчены, исковерканы. Навсегда на них осталась темная накипь, и разве что смерть освободит…

— Ну, ну! — с усмешкой, но и с заметным раздраженьем воскликнул Дьем. — Теперь будем ныть, да?! Опять ныть?! Вот здорово — это, как раз, достойное время провожденье. Конечно: когда больше нечего делать, остается только хныкать, да вспоминать былое. Как, помните, в одно полнолунье, этот Робин помешанный на весь парк разорался. Кому как, а мне потеха! Ведь это ж надо себя да такой тупости то довести. Ха-ха — будто бочку вина выпил, и это при том, что он уж с двадцать лет ничего не пьет. Помните, помните — наверное всех эльфов перебудил:

— Луна, глядящая с тоскою,
Быть может, ты ответишь мне,
Где встреча суждена с мечтою,
Ответь — не жги в своем огне!

О как же сердце взгляд твой мучит,

Какая горечь на очах,
Ах, жизнь мою твой взор получит,
Средь одиночества, в ночах!

О, ты Луна, ответь скорее,

Но, одинокая, не жги,
Пока душа во мне теплеет,
Ты путь мне к милой укажи.

…Вот так же и вы теперь. Сколько можно повторять одно и то же?..

— Ах, брат, брат. — вытирая слезы, проговорил Даэн. — Ты прав, конечно — нет смысла впустую лить слезы, но что же нам еще делать?

— Мы столько бы могли, столько сил пропадает! — подхватил Дитье, и в его глазах тоже блистали слезы, хотя он и старался их сдерживать, не показывать при насмешливом своем брате. — …Мне все чаще кажется, что, несмотря на все то, что я творю — жизнь моя проходит по напрасному, что я для большего был рожден.

И тут он получил неожиданную поддержку — раздался дивно музыкальный голос:

— Конечно, для большего; и я помогу вам достичь всего…

Они обернулись и увидели распускающего вокруг себя белесое сияние Эрмела. Этот старец зашел совершенно бесшумно: словно порыв легкого ветра, влетел он к ним, и неведомо сколько времени уже стоял возле входа в этот покой. На устах его сияла тихая улыбка, очи глядели со вниманием, с любовью. Он говорил тихим, успокаивающим голосом:

— Я пришел, чтобы позвать вас на пир. Неужели вы откажите в моей просьбе. Пойдемте, ведь не стоит терять времени — меня да и вас там очень ждут…

В это время, в покои скорым шагом вошел Барахир, по его сосредоточенному лицу видно было, что он собирается сообщить что-то важное, но вот увидел он Эрмела, и тут же вскрикнул, попятился — глаза его широко раскрылись, и вид был дикий, отталкивающий:

— Сгинь! Сгинь же! — воскликнул он несколько раз.

— Что с тобой, батюшка?! — воскликнул Даэн, и бросился перед ним на колени, обнял — заплакал.

Кончено — это была уже излишняя чувственность, и только то, что пребывали они в таком измученном состоянии, то, что знали, что злой рок уже не оставит их с этого момента, объясняет такое поведение. Но Барахир отшатнулся к стене, и все смотрел на Эрмела, который так же повернулся к нему и смотрел спокойным добрым взглядом.

— Я сразу, как Вас увидел, понял, что дело нечисто… — проговорил Барахир. — Хоть и называетесь вы Эрмел — «свет солнца» — настоящего то в вас света и нет, все колдовство. Темное колдовство. Да — и еще раз это повторю: темное колдовство.

Эрмел смотрел на него все с той же добротой, легкая, ласковая улыбка украсила его светлый лик, голос был таким же спокойным, как и прежде: