Последняя поэма

— Действительно я знаком, и часто пользуюсь колдовством, однако, что ж в том такого? Разве же в Эрегионе есть закон запрещающий творить заклятья, которые не приносят никому вреда?.. Вот я знаю одно людское королевство, там есть закон: каждого, кто хотя бы подозревается в колдовстве ждет костер. Да, да — прямо живьем и сжигают. Расчет самый мелочный и подлый: ведь у сожженных можно забрать имущество, в пользу казны… Впрочем — это я уже заговариваюсь — это уже не к делу. Так почему же, уважаемый Барахир, я вызвал в Вас такое неприязненное чувство? Мне, право, так жаль, что вы испытываете плохие чувства — чувства неприязни… Но я прошу: давайте будем друзьями…

Эрмел протянул руку, однако — Барахир попятился еще дальше и остановился только когда уткнулся в стену, тогда он отмахнулся рукою свободной от лобзаний Даэна, и выкрикнул:

— Нет, нет — не верю я тебе! Ведь только что был у Вэлломира, Вэллиата и Вэлласа, спрашивал — не видели ли они Альфонсо — очень у меня что-то за него сердце болит, и не знаю, куда он делся, и… в их покоях был Эрмел! Я так встревожен, что бросился бегом к вам — по прямому коридору, меня никто не обгонял. И вот вновь здесь вижу Эрмела… Ведь эти коридоры не соединяются каким-либо иным образом?..

— Очень жаль, но вы идете по стопам законов того королевства, о котором я уже упомянул… — грустно вздохнул Эрмел. — …Да, здесь волшебство, но я же друг вам…

— Нет, подождите, подождите… — Барахир закрыл лицо своей морщинистой, широкой ладонью, и тихо, но отчетливо, подбирая слова, проговорил. — Я же хорошо помню, что тот Эрмел и не собирался уходить — он и сейчас должен быть у них. То есть, такой же Эрмел сейчас разговаривает с ними — да вы не перенеслись, вы раздвоились, или… разтроились или… сколько вас? Четверо? Пятеро? Сотня?

— Что ж, я действительно присутствую не в одном лице. Ну, и что ж из того?.. Конечно, понимаю — это все может показаться чем-то совершенно невероятным. Однако… я просто живу уже много столетий, и знаю много такого, о чем вы даже и не слышали. Да — мой дух, может общаться разом со многими. Но я друг вам.

Трудно было ему возражать — и дело было не в убедительности самой речи, но в выражении добрых его глаз, но вообще в выражении всего открытого, честного лица. И очень хотелось поверить, что — это действительно хороший друг, протянуть ему руку. Однако, Барахиру стоило только вспомнить, что — это не настоящий Эрмел перед ним стоит, но только волшебством сотканная фигура, сразу все доверие и пропало. Он опустил взор, и смотрел на затылок Даэна, который все не мог успокоится, все целовал его ладонь, слезами ее обжигал:

— Нет — я не доверяю тебе, Эрмел. Ты кто-то столь могучий, что только частичку тебя можно видеть. Вот ты соткал свое подобие, а, ведь, так же и чувства можешь ткать, точнее не чувства, а подобия чувств, которые звучат как настоящее, а что за собой скрывают — одним Валарам ведомо. Мы для тебя, как пешки; да, да — я, конечно, мал, и все мои чувства перед тобой как на ладони, а все ж здесь сердцем чувствую — не стоит тебе доверять. Так тебе прямо и говорю, чтобы держался ты подальше и от меня, и от сынов моих.

— Почему ты во всем склонен видеть дурное?.. — печально, но по прежнему ласково вздохнул Эрмел. — Нет — не отговаривайся, ты мрачен, а должен брать пример с жизнерадостных эльфов, которые поверили мне, и еще многому у меня научатся…

— Батюшка, поверьте ему! — взмолились Даэн и Дитье, но Барахир оставался непреклонен, хоть и тяжело ему это давалось.

Что касается Дьема, которого раздражала вся эта чувственность, то он отошел к распахнутому настежь большому окну, и перегнулся через подоконник, созерцая кроны деревьев и реку. Это был третий этаж дворца, и отсюда виден был и живой мост, и тот песчаный пляж, на котором они сидели за несколько часов до этого, и не ведая еще никакого Эрмела, слушали рассказ Фалко. Вот и теперь услышал он громкий голос хоббита. Этот голос несся из парка, и, приглядевшись, он увидел его маленькую фигурку, которая стояла возле двух мраморных статуй… нет — приглядевшись Дьем понял, что рядом с ним только одна статуя, а другая белоснежная фигура — Эрмел. Из-за шепота пышных, наполненный солнечным светом крон нельзя было разобрать, что говорит хоббит, так же и слова Эрмела звучали лишь сладкой, усыпляющей, ничего не значащей музыкой. Но и Дьем испытал очень неприятное чувство, даже и страх (правда тут же насильственно им отогнанный), от того, что слышал точно такой же голос за своей спиною. Ему жутко было думать, что это одно и то же сознание расщепляется и разом в нескольких местах присутствует — это было что-то такое дикое, противное природе, и уж во всяком случае стоящее выше его разумение. Вот именно за то, что это стоит выше его разумения Дьем и ухватился, этим и попытался утешить себя: «Просто все мы еще дикари, и не в состоянии понимать того, чему, быть может, жители грядущих эпох и удивляться не будут» — и, все-таки, ему было и неприятно, и он поспешил отойти от окна.

А в это время, Фалко, сильно волнуясь, прерывисто говорил тому, иному Эрмелу: