Последняя поэма

А в это время, на высоте многих верст, вновь кипела борьба — вновь никому не ведомая. Пусть облако было светлым, пусть сам Альфонсо был страстно влюблен, и стремился к звезде своей, к Нэдии, но ведь в глубинах его по прежнему чернело кольцо, которое надел на него Ворон, которое было связано с этим могучим волшебником. И, конечно, Ворон не мог позволить, чтобы тот за кем он столько охотился, вместе с кем столько страстей пережил, чтобы он, находящийся уже почти в клети, вдруг взял и улизнул. В эти мгновенья все полчища злобных духов, все ураганы и вихри почувствовали прежнюю отверженность, даже и замок как-то уменьшился — всю свою волю направил Ворон-Саурон направил на то, чтобы задержать непокорного. Он понимал, что Альфонсо по большей части питает звездное небо, и потому, прежде всего, он поспешил соткать новый купол — эта была исполинская паутина, которая испускала мертвенное, угнетающее свеченье — вскоре на паутине этой появился и «паук» — это был сам ворон, который стремительно приближался к Альфонсо. Сам же нуменорский страдалец почувствовал, как вновь захлестывают его волны безысходного отчаянья. Тысячи голосов вихрились в его голове, тысячи голосов вещали: "Те звезды — лишь иллюзия. Издали они могут казаться красивыми, ну а вблизи… Или, быть может, ты уже позабыл как летал к одной из них, как оказался в этих нескончаемых, изжигающих газовых потоках, как ты едва не ослеп, и только случайностью был спасен от вечного там блуждания, от безумия…" — и действительно, все представлялось ему теперь таким чуждым, враждебным. Все бесконечное пространство — сборище нестерпимого холода или же жара — одна боль, одно одиночество. И глупостью было куда-либо устремляться, надо было только подчинится ворону, который давно уже знал, как сделать Альфонсо владыкой.

И вновь в Альфонсо заклубилась ярость — да еще большая, нежели прежде. Ведь он теперь чувствовал себя обманутым — чувствовал, что поддался слабости, высказал перед кем-то, перед врагом своим, свою слабость…

* * *

То, как из сияющего лебедя обратился он в отвратительного призрака, который вновь с ужасающим воплем устремился вниз, видели не только в Мордоре — видели и за его пределами, хоть и в непосредственной близости от Пепельных гор. Видели два хоббита. Ведь все это время они, восторженные, стояли на коленях, и все созерцали, как по их желанию стали расходится тучи, как одно за другим стали разгораться созвездия. Вот прекратился и снег и ветер, стало очень тихо, спокойно. Казалось, что звездное небо обнимает землю — и, хотя невозможно было постичь такое разумом, не было ничего невозможного для сердца. Тогда же Фалко проговорил те строки, которые пришли к нему по наитию:

— И молвила дева-звезда,
И к нему, и к Валарам вещая:
"Будет одно чувство всегда,
То любовь и твоя и моя.
И там, среди неведомых просторов,
Ты будешь помнить обо мне.
Вдали от звезд лучистых взоров,
В той бесконечной, тихой тьме.
И что слово печаль, что забвенье?..
Что память долгая, что вечность?
Что века, что они… что мгновенья?
Что времени странная течность?
Помни, помни, что когда-то давно,
В бесконечных и темных просторах,
Лишь одно просветление было дано,
В Единого трепетных взорах.
Она перед ним, среди вечных пустот,
Одна ему путь освещала,
И этот чарующий звездами свод,
Во снах вековых навевала.
Он рос и вдали, он рос перед ней,
Любовь ведь сильней чем забвенье,
Из вечности тихих, и сладких огней,
Черпал он свое вдохновенье…
Так чувству любви никогда не заснуть,
Пусть даже снаружи забвенье,
Пусть кажется даже, что вглубь не взглянуть.
Поверь, что там бьется горенье.
И новая встреча, уже друг пришла,
И наши объятия настали.
Для тех, кто влюблен, вечность в миг уж прошла —
Они чрез века танцевали.
Мы будем с тобою, не здесь, не сейчас,
Мы в каждом мгновенье с тобою!
Для тех кто влюблен — все свидания час —
Влюбленные в сердце с любимой звездою…"