Последняя полночь в Париже (СИ)

— Не переживайте так, мой дорогой цветок, это дело прошлого. Вы все еще хотите знать, где я научился рисовать? — с улыбкой взглянул на нее Жан и подошел к столу, затушив сигарету, а пораженная Амели не смогла отвести от него взгляд, и вовсе позабыв о своем первоначальном вопросе.

— Да, конечно, если Вы хотите ответить на него…

— Что ж, душа моя, — продолжил свой рассказ Жан, снова расположившись у окна. — В восемнадцать я переехал в прекрасную солнечную Италию, своими красотами навсегда лишившую меня сна. Я столько слышал о ней, о ее солнечных площадях, древних зданиях, пропитанных духом истории, даже о знаменитой итальянской пасте, которую я впервые попробовал только в восемнадцать. Я отправился прямиком во Флоренцию. Вы когда-нибудь бывали во Флоренции, моя дорогая? Это просто рай, так разительно не похожий на мою Родину, настоящий ад Данте, в котором я прошел все девять кругов. Средиземное море служило мне озером Коцит, отец был мне Эфиальтом, а мать — Люцифером. Люцифера не стало, путь в Чистилище был открыт, а там я и добрался до Рая. Именно Флоренция привила мне любовь к искусству, ее музеи и площади. Я восторгался Страшным судом Джорджио Вазари, поражался скульптурам Донателло и Микеланджело и был пленен работами Леонардо да Винчи, Сандро Боттичелли, Рафаэля Санти в Галерее Уфицци, где я был частым гостем. А дворец Медичи-Риккардо… — Жан восхищенно вздохнул, поглощенный собственными воспоминаниями, совершенно позабыв, что в комнате есть кто-то еще. — Там всё, абсолютно всё, говорит о превосходстве. Он насквозь пропитан превосходством и богатством, полностью сохранив дух пятнадцатого века. Я не мог не восхищаться Медичи.

— Тогда Вы и начали рисовать? — завороженная, поинтересовалась Амели.

— Что Вы, моя дорогая. Тогда я только полюбил искусство в его прекрасном проявлении. У меня за душой не было ничего, ночами я работал на износ, пользовался любой возможностью заработать, утром отдыхал в своей крошечной съемной комнате на окраине, а днем ходил по галереям и музеям, боясь упустить хоть один. Тратил на это все деньги, но это стоило того. А потом я встретил ее…

— Ее? — непонимающе переспросила Амели.

— Ее звали Франческа Росси, она была словно статуя, вышедшая из-под руки самого Микеланджело. Идеальная во всем, воплощении гордости и грации, она пленила мое сердце. Ее тонкие пальцы, хрупкие запястья, длинная шея… — задумчиво перечислял Жан, глядя куда-то за окно не видящим взглядом, полностью поглощенный образом из прошлого. — Ей завидовали женщины, и поклонялись мужчины. Было так странно, когда она обратила внимание именно на меня, еще совсем юного, несмышлёного, несуразного в старой одежде и не по возрасту высокого. Не знаю, что она нашла во мне, может, ей нравился щенячий взгляд, которым я на нее преданно смотрел, может, моя беспрекословность и слепое следование всем ее словам. Я был молод и глуп, она была старше меня на десять лет, хитра, расчетлива и до безумия коварна. Вскоре после нашего знакомства я оказался у нее дома, в огромном загородном особняке, ничуть не уступающим по превосходству Медичи. Я чувствовал себя королем, а она была моей верной королевой. Всегда с иголочки, она навсегда привила мне любовь к хорошим вещам и дорогим часам. Она ослепила меня своей красотой и неотразимостью на долгие пять лет. После двадцать третьего дня рождения я все же как маленький щенок смог открыть глаза. О, моя дорогая, я еще никогда так не ошибался в людях: моя прекрасная любимая Франческа оказалась той еще сукой, простите мне мою грубость. Властная, эгоистичная, заносчивая дрянь, какую нужно было еще поискать. Она обращалась со мной как с красивой игрушкой, мальчиком на побегушках, хамила мне, грубила, ни во что не ставила. Мое мнение для нее было лишь пустым местом, а я красивой оболочкой, которой было не стыдно похвастаться людям. Я до сих пор корю себя, что был так слеп и беспомощен. Из-за нее я совсем позабыл об искусстве. Я не знаю, сколько бы еще смог находиться рядом с ней, пока бы не сбежал, такой же нищий и босоногий, как и пять лет назад. Но Франческа всегда любила хорошее красное вино, которое делали на ее виноградниках. Толк в хорошем вине она знала, как никто другой. Оно было ее страстью, которой она порой злоупотребляла. Ее страсть ее и сгубила. В ее доме я больше всего любил каменные белые лестницы, в два полукруга ведшие на второй этаж. Эталон роскоши, с которой она так нелепо упала, свернув свою тонкую шею. Была слишком пьяна, хоть я и говорил ей столько не пить. На ее пышных похоронах было, наверное, полгорода. Слепые щенки, восхищенные ее бездушной маской. Они так и не прозрели…

— И что же было потом?..