Последняя полночь в Париже (СИ)

— После ее смерти у меня остались небольшие сбережения, я продал часть подаренных ею побрякушек, денег хватило, чтобы навсегда покинуть Флоренцию, обернувшуюся против меня. Этих денег хватило, чтобы отправиться в Лондон, такой не похожий на мой Рай, в котором я так и не обрел счастья. Холодный, туманный, сырой и промозглый, в нем практически не было солнца. Я снова снял небольшую квартиру, не отказывался ни от одной подворачивающейся работы и снова ходил по местным музеям и галереям. Я побывал и Лондонской национальной Галерее, и в Галерее искусств Уильяма Морисса, и в Британской галерее Тейт. Я снова полюбил искусство так, как любил его в теплой Флоренции. Даже купил себе недорогой деревянный мольберт и поставил его у окна. Мои жалкие попытки что-то нарисовать казались мне ничтожными на фоне мировой классики. Я рисовал и сжигал картины, злой и разочарованный самим собой. Клялся себе, что больше никогда не возьму в руки кисточку, но снова и снова брался за краски — это был замкнутый порочный круг.

— Я уверена, что Вы преувеличиваете, Жан. Ваши картины — настоящий шедевр.

— Вам виднее, моя дорогая. Но увидь Вы десять лет назад мое творчество, Вы были бы совсем другого мнения… Но это уже совсем другая история, вернемся же к вашему вопросу, на который я так и не ответил, а ведь уже одиннадцать… — Жан нахмурился, взглянув на напольные часы, стрелки которых показывали десять минут двенадцатого. Погруженная в его рассказы, завороженная его мягким бархатистым голосом, она и не заметила, как с начала их встречи прошел целый час. Она увидела на лице Жана промелькнувшее на мгновение недовольство, но совершенно не понимала его причину. — Когда я расположился на берегу Темзы в надежде запечатлеть все красоты, я встретил другую молодую художницу, Ванессу Холт. Она была чем-то похожа на вас, моя дорогая. Такая же милая, добрая и местами до безумия наивная. Она даже внешне была схожа с Вами. Тогда я впервые понял, что влюбился. Она была воплощением женского идеала, искренняя, завораживающая, веселая. Так часто смеялась, что в эти моменты я не мог оторвать от нее влюбленного взгляда. Она, кажется, тоже любила меня. Проводила со мной все свое время, разделяя со мной мою страсть к искусству. Именно она научила меня рисовать так, как я рисую сейчас. Именно она искусно вылепила из куска глины настоящего художника. Она была превосходна во всем, ей не было равного ни в чем, а какой она была любовницей… Была только одна проблема: она была замужем. Ее муж никогда мне не нравился, слишком черствый, бездушный, расчетливый. Он чем-то напоминал мне Франческу, и я совершенно не понимал, чем он мог пленить мою прекрасную Ванессу. Но за семь лет она так и не решилась уйти от него ко мне, хоть я и звал ее за собой хоть на край света. Она всегда отшучивалась, улыбалась, обещала, что мы обязательно сбежим в будущем году, а потом снова и снова возвращалась к нему. Он был крупной шишкой, я частенько видел их совместные фотографии в светской хронике. Их черно-белые фотографии так хорошо горели в камине… А потом в газете появился его некролог. Сердечный приступ, представляете, моя дорогая? А ведь ему было не больше пятидесяти. Умер прямо в своем кабинете с бокалом виски в руках. Ванесса убедительно играла роль убитой горем жены. Ее слезы, красные опухшие глаза, потухший взгляд подкупали окружающих, они сочувствовали ей, а я преданно ждал конца траура, когда она наконец сможет быть со мной, и мы с ней улетим на край света, как всегда и мечтали. Траур закончился, а ко мне она так и не пришла. Наверное, я снова был слеп, она всегда любила своего мужа, но никак не меня. С горем Ванесса так и не справилась, через три месяца после похорон отправившись к мужу. Мое сердце было вдребезги разбито.

— Это так печально, Жан… — тяжело вздохнула Амели, и допила вино в бокале. — И Вы больше никого не полюбили?

— Мое сердце будет навсегда похоронено вместе с моей Ванессой, после смерти которой я сразу же покинул Лондон и перебрался в Швейцарию, тихую Женеву. В ней я так старательно искал покой, но так и не смог найти. Именно тогда я и создал свою коллекцию картин «Бордо», в память о ней, моей милой художнице… На это у меня ушло два года, а дальше Вы все знаете. Выставка впервые прошла в Париже год назад, а потом я был как на ладони, совершенно неготовый к свалившемуся на меня успеху. Это было так головокружительно, нереально, многочисленные гости, софиты, вспышки камер. Оказаться в центре внимания было приятно, наверное, именно так ощущала себя Франческа, и я не могу ее винить в любви к этому.

— Я даже не знаю, что и сказать… — после небольшой паузы честно призналась Амели. — Я и надеяться не могла на такое откровение с Вашей стороны, на такую полную боли и переживаний историю. Я думала, Вы обойдетесь парой стандартных фраз, но Жан, я восхищаюсь Вами, правда. Вы столько всего вынесли и не побоялись это рассказать. Я постараюсь как можно бережнее отнестись к Вашей истории.