Последняя сказка цветочной невесты

Я взяла себя в руки. Дверь открылась. Миссис Реванд запыхалась, пряди седых волос растрепались, обрамляя лицо.

– Лазурь. Твоя мать звонила. Ты нужна дома. Немедленно.

Всю дорогу я была в ужасе, что на пороге меня встретит тень Юпитера, но, как оказалось, Юпитер уехал. У него заболела мать. Больше всего меня шокировало, что Юпитер когда-то был ребёнком. Не выскользнул влажным из какой-то прорехи в мире. Его родили. Выкормили.

Возможно, даже любили.

– Ты… ты останешься? – тихо, нежно спросила мать. – Только на одну ночь? Пожалуйста. Ты знаешь, я не очень хорошо сплю одна.

Когда я пришла, она сидела за обеденным столом, сложив руки на коленях. Заколка едва удерживала её кудри. Я различила боль в её голосе, и это лишило меня равновесия.

– Ладно.

Я не хотела, но вспомнила, как мы устроили лагерь в гостиной, натянув простыни над стульями, как палатки. Мы лежали на горе подушек и вместе смотрели фильмы. Никогда мне не спалось так сладко, даже в Доме Грёз.

– Когда он вернётся? – спросила я.

– Его не будет по крайней мере два месяца, – ответила мать. – А после посмотрим.

Я осталась на ночь, проспала сладко и без сновидений. А когда проснулась, моя мать уже успела приготовить завтрак – яичницу, подгоревший тост, водянистый кофе. Я не хотела садиться за стол, поэтому забрала тарелку и отнесла к себе в комнату. Когда она ушла на свою субботнюю смену, я бродила по дому, поражаясь, как тишина ложится вокруг меня, словно снег. Индиго проведёт с адвокатами весь вечер, и день казался случайно обретённым сокровищем.

Я шла через лес, где воздух искрился на моей коже, и вдоль шоссе, к заправке, где Лирик когда-то покупал сигареты. Думать о нём было грустно и немного даже стыдно. Не из-за того, что я чувствовала, а из-за того, чего не чувствовала. Я думала, он обладал силой, которой не было даже у Индиго. Думала, он переводил каждую мою клеточку на язык пламени. Думала, я была для него воздухом. Думала, что никто не знает, каково это, какое это чудо, что мы просто не могли быть всего лишь людьми. Часть меня скорбела, что я ошибалась, но другая часть – та, у которой отрастали клыки и были огромные влажные глаза, – испытывала облегчение. Головокружительное облегчение.

Потому что раз уж я могла ошибиться в чём-то настолько чётком и обширном, в чём ещё я могла ошибаться?

Празднование восемнадцатого дня рождения Индиго было скромным. Мы пошли в Иной Мир, взяв с собой коврики и подушки, одеяла и свечи. Индиго взяла маленькую тележку, всю обвязанную верёвками. Я полагала, что там были различные чаи из тех, что мы всегда хранили в башенке, но когда она развязала верёвки, глаза мои расширились.

Внутри оказались бесценные сокровища, предметы завоевания рода Кастеньяда, которые прежде я видела разве что по другую сторону стекла в сервантах, где они хранились: розовый с голубым императорский фарфор династии Мин; ожерелье из колумбийских изумрудов, где каждая подвеска была размером с яйцо; стеклянная палетка монет древнего Понтийского царства; и прекрасная нефритовая чаша, которую Тати выиграла на аукционе в прошлом году.

Мне безумно нравилась эта чаша. Говорили, что когда-то её использовали монгольские ханы, ценившие нефрит за его способность нейтрализовать яд. Я слишком боялась дотронуться до неё, когда Тати принесла её и показала нам. Теперь я смотрела, как Индиго расставляет цветы в вазу, надевает изумрудное ожерелье, прислоняет палетку с монетами к чайнику и сыплет малину со сливками в нефритовую чашу, размешивая пальцем, а затем отправляет сладкую ягоду себе в рот.

Это была безнадёжно декадентская демонстрация сокровищ, и если прежде её небрежность могла восхищать меня, то теперь чай обращался в кислоту прямо в желудке. Это ничего не значило для неё, когда для внешнего мира каждый артефакт был частью огромной бесконечной истории… а она надевает их себе на шею, как простой кулон.

– Что? – спросила Индиго, протягивая мне чашу. – Хочешь попробовать?

Я покачала головой.

Индиго пожала плечами, откинулась на одну из подушек.

– Теперь, когда я официально стала взрослой, я могу позаботиться о нас обеих, и тебе больше не придётся возвращаться к Юпитеру и его лачуге.

Мы с Индиго часто смеялись над домом Юпитера. Но теперь, когда его самого там не было, я думала о матери, протирающей шкафчики, подогревающей две миски бульона с лапшой, осторожно ступающей, принося их к дивану. Думала, как она бережно поставила на столе букет цветов, собранных на обочине. У нас не было вазы, и мы использовали старую бутылку из-под выпивки с сорванной этикеткой. Это не был винтажный хрусталь, как у Индиго, но всё равно притягивал внимание.

– Мне нужно возвращаться к ней, – сказала я, потом поправилась. – В смысле, к ним.

Индиго сморщила нос.

– Зачем?

Даже я сама не понимала причин и перебрала их все в поисках хоть одной, которую Индиго могла бы принять.

– Потому что она может нас проклясть, – ответила я. – Ты всегда говорила, что женщины, которые нас породили, обладали некой магией. Если я разозлю её до выпускного, она может всё испортить.