Последняя сказка цветочной невесты

Наконец миссис Реванд открыла дверь в гостевую комнату, оклеенную выцветшими обоями, с щелями в стене вместо окон. В воздухе пахло запущенностью и пылью. На кроватях не было белья, матрасы – все в пятнах. В ванной комнате расположилась бронзовая ванна в форме половинки яйца.

– Прошу прощения, – проговорила миссис Реванд. – Если бы меня уведомили заранее, я бы успела проветрить комнаты, но мисс Индиго сказала, вам они нужны, только чтобы переодеться. Я подготовлю главную гостевую комнату вам для ночлега.

Мой взгляд привлёк столик между двумя кроватями, с золотыми ножками и круглой столешницей из зелёного мрамора. На нём стояли три черепа врановых, рядом со стеклянной вазой с сухими цветами и вороньими перьями.

– Знаете, вы никогда отсюда не уедете, – с улыбкой сказала миссис Реванд. – Я чувствую, что Дому вы понравились. А когда Дому кто-то нравится, он оставляет их себе навсегда.

– Дому нравилась Лазурь?

– О да, – ответила миссис Реванд, взбивая какую-то заблудшую подушку. – Он любил её даже больше, чем любил Индиго, хотя ей я этого никогда не скажу. Индиго родилась в этом величии. Но Дом выбрал Лазурь.

– И Дом оставил её себе навсегда? – уточнил я.

«Она спит под полом в пластиковом мешке? Или в очаге, разбитая на тысячу осколков?»

Миссис Реванд рассмеялась.

– О, даже не знаю. Никогда не приглядывалась. Дом и меня любит, знаете ли, поэтому я никогда не остаюсь здесь ночевать, чтобы не подавать ему ненужных идей.

Она погладила изножье кровати, словно то было неуправляемым псом, и с последней нежной улыбкой прикрыла за собой дверь.

Я остался наедине с тенями и уходящими часами, размышляя о том, что мне было сказано. Ипполита сказала, что у каждой девочки был ключ к Иному Миру. Я мог бы с лёгкостью попытаться перебраться через ворота, но что, если ключ открывал что-то ещё? Что, если там содержалось послание?

– Куда же она спрятала его?

Мой взгляд то и дело возвращался к черепам врановых, к их зияющим овалам и пожелтевшим гребням. И чем дольше я смотрел, тем больше уверялся в том, где могли быть сокрыты ключи. Я вспомнил второе любимое место Индиго – стены, украшенные непроницаемыми ликами созданий, которые ничего не могли рассказать о том, что увидели. Комната Тайн. Свет скользнул к моим ногам, словно в ответ. Лишь Индиго знала наверняка, и хотя она тщательно скрывала свои тайны, было кое-что, чему, как я знал, она не могла противиться: игра.

Дом, кажется, замурлыкал в ответ, и комната исчезла. Я не мог сказать, пытался ли он вознаградить меня. Если так – его доброта и жестокость были на одно лицо.

«Смотри внимательнее, – настаивал он. – Смотри сейчас же».

Ещё одна истина, спелёнатая так туго, что она вытянулась и приняла форму всплесков и пятен.

Это было за день до того, как мы с братом вошли в кедровый шкаф, чтобы искать фейри.

Царила осень, и мир был весь соткан из золота и дыма.

Мама ещё не приготовила ужин, и мы с братом играли в пиратов в долгом морском путешествии, вынужденные заглушать урчание в животе солёными крекерами. Я сказал брату, что они очень дорогие. Задержавшись в этом воспоминании, я собрал то, что знал. Мама была милая и игривая; она, кажется, слишком отвлеклась или была занята приготовлением ужина, чтобы играть в глубоководного левиафана, преследующего нас из-за диванов.

«Нет, – сказал Дом Грёз. – Смотри ещё».

Мать сгорбилась над кухонным столом, а в чашке тлела зажжённая сигарета. Женщина накричала на нас, когда мы её разбудили. Она была левиафаном из глубины, вокруг которого нужно было маневрировать.

Отец вернулся домой раньше. Мы с братом смеялись, потому что он расчихался, как слон. Отец хотел присоединиться к нашему веселью. Он притворился ещё одним пиратом и побежал на нас.

– Что смешного? – прогремел он. Высокий золотой смех, чёрные глаза, как у оленя, ноги, запутавшиеся в…

«Смотри ещё», – велел Дом.

Я лежал на полу, с коленом, приставленным к груди. Мой брат плакал и раскашлялся, лицо у него побледнело. Мать поднялась из-за стола, раздражённая, схватила ингалятор моего брата из ящика в одном из тёмно-коричневых шкафчиков и бросила к его ногам. На меня она даже не смотрела, скрывшись в темноте.

«Почему ты смеёшься надо мной? – спросил отец. – Думаешь, это смешно, что я весь день работаю, чтобы только нас обеспечить…»

Мы шутливо боролись – лев и его детёныш. Фойе представляло собой огромное Серенгети[20]…

«Нет», – сказал Дом.

Я открыл глаза. Стена с тысячей шипов окружала тайну внутри меня. Тонкая кисея, которую я натянул над своим детством, надорвалась, и в прорехах я разглядел то, что не забыл, но умышленно переложил не в то место. Я знал, почему мы должны бежать.

Но куда бежать?