Последняя сказка цветочной невесты

Когда Индиго поймала меня у комнаты Ипполиты, я вспомнил обо всех жёнах, что были до известной Шахерезады, – обо всех тех женщинах, что выходили замуж за кровожадного султана, знаменитого тем, что он убивал своих невест. Вот как сказки калечат тебя. Ты начинаешь считать, что смерть не коснётся тебя так, как касалась других. Ты ложишься в эту пропитанную кровью постель и забываешь, что на рассвете петля будет ласкать уже твою шею. Ты смотришь в глаза собственной жене и знаешь, что она тебе чужая, что к настоящему моменту она уже догадалась, как ты копался в её тайнах. Но когда она кладёт руку тебе на щёку, ты поворачиваешь голову, чтобы поцеловать её ладонь.

«Где ты бродил, дорогой?»

За моей спиной аппаратура в комнате Ипполиты всё так же визжала. Улыбка Индиго даже не дрогнула.

– Я заблудился.

Индиго спрятала зубы за губами, хотя усмешка осталась.

– Ну, хорошо, что ты не поранился, – сказала она. Её рука соскользнула с моей щеки и торжественно очертила моё лицо – ресницы, изгиб подбородка, узелки костяшек, которые она целовала днём. Меня запечатлевали в памяти.

Плотность, которую Индиго когда-то придавала моему существованию, растворялась. Я чувствовал, как перестаю для неё что-то значить, как моя кожа мерцает, делаясь полупрозрачной, а её взгляд едва замечает мой.

– Я очень не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, любимый, – проговорила она.

Я начинал понимать, как опасно было перестать что-то значить для Индиго Максвелл-Кастеньяды, а за моим страхом таилось унизительное осознание, что она была для меня гораздо важнее, чем я для неё.

– Я тебе верю, – солгал я.

Миг мы молчали, и я готовился к её вопросам. Я сказал ей, что буду в библиотеке на материке, а стоял перед ней. Но Индиго не спрашивала. Может быть, она больше не видела в этом смысла.

– У тётушки есть последняя просьба, – сказала Индиго. – Она бы хотела, чтобы мы в последний раз поели под этой крышей, пока Дом всё ещё принадлежит ей. Мы организуем пир в честь её жизни – в столовой для торжеств.

Я заметил, что она не использовала правильное название – Camera Secretum. На миг в её взгляде промелькнула вспышка. Как голод.

Или скорбь. Я не мог различить.

– Последняя трапеза, последнее прощание, – сказала Индиго, и её пальцы скользнули по моей руке.

Когда она коснулась меня, это напоминало мне обо всех тех разах, когда она прижимала пальцы, нащупывая мой пульс, или дежурила надо мной по ночам. Я не всегда мог видеть её в темноте, но какую бы форму она ни принимала – девы или чудовища, – тогда это не имело для меня значения.

Но сейчас под её касанием я осознал две вещи. Во-первых, что бы она ни сделала с Лазурью, она собиралась сделать то же самое со мной. Я был уверен, что, когда она упомянула последнее прощание, это касалось не Ипполиты. И потому мне оставалось лишь несколько часов, чтобы исполнить свою часть сделки.

Во-вторых, я осознал, что, хоть я не ведал, кем или чем была Индиго на самом деле, я всё равно любил её.

Возможно, на этом самом месте в нашей истории я должен был бегом спускаться по лестнице Дома Грёз. Но как и все прекрасноликие дураки до меня, я не сбежал. Иногда тебя соблазняет не обещание безопасности, а осознание, что здесь определённо что-то есть.

Вот – путь, в конце которого ты можешь найти как богатства и чудеса, так и верную смерть. Тебе никогда не придётся возвращаться на ту сторону, скупую на чудеса, где богатства так редки. Там смерть сокрыта, но здесь у смерти лицо, которое ты любишь. Здесь можно быть уверенным, что смерть тоже любит тебя, просто по-своему.

Я улыбнулся Индиго.

– Назови время.

После Индиго обещала послать за моим костюмом и сказала, что ей нужно сделать ещё несколько звонков.

– Скоро увидимся. – Она поцеловала меня.

Этот поцелуй был неприличным и яростным, и когда она отстранилась, была в её взгляде некая окончательность.

Теперь я понимал, почему все те греческие юноши расправляли плечи, прежде чем встретиться с Минотавром в лабиринте. Таким было последнее испытание – увидеть, соответствует ли твоя мечта о себе самом твоей судьбе. Если окажется, что ты – настолько же обыкновенный, насколько боялся, по крайней мере твоя эпитафия будет краткой.

Миссис Реванд провела меня через фойе, заранее украшенное каллами и букетами соболезнований, мимо гудящей, кисло пахнущей гостиной, где полдюжины поверенных оставляли кофейные кольца на древнем дереве, и мимо входа в винный погреб, где повар, как я предполагал, вместе со своим помощником изучал запылившуюся бутыль вина. Здесь были люди, но они не оставили после себя никаких впечатлений. Я чувствовал лишь Индиго. Мою Индиго, неумолимую и непознанную, как сама судьба. С каждым шагом я был уверен, что этим она и являлась – завершением, собранным из молока звёзд задолго до того, как я посмел сделать первый вздох.