Последняя ставка

Отец построил этот ящик в 1966 году, когда Донди исполнился год, и с тех пор проводил там едва ли не каждый час – вплоть до 1981 года, когда уехал в Лас-Вегас, намереваясь провести там выходные, и так и не вернулся.

Отец построил несколько ящиков, где Донди мог бы находиться, когда они изредка отправлялись путешествовать вместе – один в лесу западнее Рино, один в пустом складе в Карсон-Сити и один в пустыне близ Лас-Вегаса. В этом имелось даже витражное окно, пьета – изображение Девы Марии, плачущей над телом Христа.

Донди никогда не видел свою мать, хотя ему случалось при виде чего-то, оставшегося после нее, воображать, что все-таки он мог ее видеть.

Когда Донди было лет двенадцать, отец объяснил мальчику, что фанерный ящик, в котором он живет, это «коробка Скиннера» – «оборудование», созданное для получения «оперантной реакции».

Вся затея основывалась на представлении отца об учении психолога по имени Скиннер, который вроде бы учил голубей играть в боулинг миниатюрными шариками и кеглями. Теория утверждала, что можно запланировать для взрослого человека желательные качества, а затем создать процедуру, этакую образовательную методику, которая поможет сформировать у ребенка требуемое состояние – оперантную реакцию.

Отец Донди мечтал создать идеального игрока в покер. Попытка провалилась. Отец умотал заниматься чем-то другим.

В былые годы ящик был забит книгами по покеру и сотнями колод карт, и телевизор здесь имелся, который не показывал ничего, кроме фильмов о настоящей игре в покер. Отец выходил из дому, забирался в ящик и играл с ним сотни раздач ежедневно, ругая («тормозя рефлекс») в случае неправильной игры и вознаграждая («подкрепляя рефлекс») – коробочками конфет «эМэндэМс» – в тех случаях, когда мальчик играл верно, и такие действия нужно было закрепить как оперантную реакцию.

Теперь от тех дней в ящике остались только большие игральные карты на стенах… но Донди Снейхивер пристально смотрел на них, понимая, что если он и сможет найти свою мать, то именно с их помощью – в гораздо большей степени, чем с помощью географических карт.

Кроме того, он уже знал из анализа своих диаграмм, как она выглядела.

Она была красивой, как дама червей.

– Я предлагаю остановиться в Бейкере и пообедать, хоть еще и рано, – сказал Крейн. – И заодно залить полный бак бензина. После Бейкера нас не ждет ничего, кроме прямой линии, проложенной по лунной поверхности, и так будет, самое меньшее, до границы с Невадой.

– Ты прав, – ответил Оззи.

– Вас понял, – отозвался Мавранос. – Пого, открой-ка мне еще пивка, лады?

Крейн выловил банку «курз» из переносного холодильника, где пиво лежало в холодной воде, взломал крышку и протянул банку водителю. Мавранос выпил одним глотком, кажется, сразу половину и зажал недопитую банку между коленями. Окна были открыты, и горячий ветер бил Крейна по ушам и поднимал дыбом его седеющие волосы.

Они уже три часа ехали по 15-му шоссе на северо-восток. После того как они проехали Викторвилль, на обочине и в придорожных кустах непрерывно сверкали осколки бутылок, контрастировавшие с черными полосами, оставленными на асфальте шинами грузовиков. Миражи и блеск битого стекла внушили Крейну иллюзорное ощущение, будто их окружает вода; иллюзию эту усиливали лодки, которые тащили на прицепах многие попадавшиеся автомобили, а также замечание Оззи о том, что некогда здесь было морское дно и что на сколах камней здесь часто можно обнаружить ископаемые морские раковины.

Крейн то и дело возвращался к мысли о своем первом путешествии через эту пустыню сорок два года назад, когда он пять часов пролежал, скорчившись, в кокпите яхточки под бездействующим эхолотом, инстинктивно прячась от звезд, глядевших с высокого черного неба.

Теперь же, несмотря на сетчатую ограду, протянувшуюся вдоль шоссе, песок и скрученные стволы древовидной юкки поодаль, поездка по пустыне представлялась ему – в куда большей степени, чем тогда, – плаваньем по воде.

И еще Крейн замечал повсюду геометрические фигуры, прямые линии: миражи над плоской пустыней и длинные, почти горизонтальные склоны, уходившие от приземистых гор и простиравшиеся, казалось, через полмира, и прямая самого шоссе. Порой весь горизонт, обрамлявший мир, кренился, и он ловил себя на том, что наклоняется вместе с ним.

Грузовичок Мавраноса не соответствовал вечной упорядоченности и огромности пустыни.