Последняя стража

От голоса пана Актора зазвенели окна актового зала. Этот голос пересек двор и врезался в толстую глинобитную стену, наполовину замешанную на верблюжьем дерьме, и завяз в ней. Не исключено, что пан Актор был бы более снисходителен к девочке на сцене, если бы знал, что они – и отец и мать, давно уже превратились в горстку пепла в печах Бухенвальда. Но пан Актор этого не знал, и никогда не узнает. А девочка продолжала молчать, никак не реагируя на творческое возмущение наставника.

– Вот как надо понимать твою роль, паненка. Вот исходя из чего должен звучать твой голос.

Так закончил свою речь руководитель драматического кружка.

Хаймек, слушавший все от начала до конца, отметил, что обширная лысина пана Актора была мокрой от пота. Как всегда, он был поражен его напором и творческой силой. Сейчас же, после большого перерыва, он был просто потрясен.

К сожалению, не была потрясена Элла Сирота. Она продолжала безмолвно стоять на сцене, опустив голову так, что ее густые каштановые волосы совсем закрыли ей лицо. Со своего места Хаймек видел, как она ломает пальцы. Сквозь стекло он едва мог расслышать, как девочка пробормотала:

– Я… прошу пана… я не могу… так кричать…

Пораженный пан Актор подскочил на месте, и его соломенные брови подпрыгнули вместе с ним. Ухватив Эллу правой рукой за подбородок, он сказал ей голосом заклинателя:

– Подумай… подумай, паненка! Раз ты оказалась в доме для сирот… значит, ты можешь себе представить – каково это – потерять папу и маму? Так пусть же это понимание воплотится в силу искусства. Ты понимаешь, о чем я?

Элла Сирота кивнула. Она понимала.

– Ну, вот и хорошо! Вот и отлично! Прекрасно, – вскричал пан Актор, и руки его взлетели вверх, как птицы. Хотя, что именно имел в виду руководитель драмкружка своими «хорошо» и «прекрасно», Хаймек, слушавший все это с раскрытым ртом, так и не понял.

Словно уловив его сомнения, пан Актор загромыхал далее:

– И вот ты потеряла их… папу и маму. Но ты… клянусь жизнью… ты хочешь их найти. Хочешь, черт побери, или нет?

Девочка снова молчала.

– Хочешь! А если хочешь… если хочешь отыскать их в темном и глухом лесу, ты должна кричать, – сам пан Актор уже кричал так, словно это он уже столько лет был круглым сиротой в темном и глухом лесу. – Ты должна кричать…

В голосе пана Актора вдруг пропала уверенность. Элла Сирота молча вытерла слезы ладонью.

– Или ты… будешь кричать, как того требует правда искусства, – обреченно сказал он, – или… я вынужден буду… передать эту прекрасную роль другой девочке.

«Бедная Элла», – подумал прильнувший к стеклу Хаймек. Ему было очень жаль онемевшую девочку на сцене. Он знал – она так хотела получить эту роль. Эту… или любую другую в спектакле «Времена года». Об этой постановке в детдомовском драмкружке говорили давно. Еще до того, как Хаймек попал в больницу. А когда говорили, то здесь же неизменно называли имя Эллы. Отмечая все ее достоинства. Ее мелодичный чистый голос. Ее прилежание в учебе. Ее всегдашнюю готовность помочь всем и каждому. Сама пани Сара, не щедрая на похвалы, назвала как-то Эллу Сироту «символом честности и прилежания». Вот так – не больше и не меньше. Именно из-за своих качеств Элла была в свое время выбрана в «хлебный комитет», где каждое утро на низеньких старинных весах взвешивала бесконечные порции по сто пятьдесят грамм, полагавшихся каждому воспитаннику детдома утром, днем и вечером. Кроме всех этих несомненных достоинств Элла писала еще стихи для каждой стенгазеты… Да что говорить – что бы ей ни поручали, Элла Сирота выполняла точно, в срок и самым наилучшим образом и – что не маловажно, никогда не споря и не жалуясь.

И вот – на тебе!

Через оконное стекло Хаймек видел, насколько поведение Эллы разочаровало руководителя драмкружка. А всего-то, по правде сказать, и требовал он от Эллы, чтобы она крикнула в глубину леса:

– О-го-го! Где мои родители? И все.

А она стоит и молчит. И что теперь будет?

А будет то, что пан Актор теперь отберет у бедной Эллы такую выигрышную роль и несчастная сирота не найдет ни мамы, ни папы, несмотря на помощь всех двенадцати месяцев. Ибо осенью ей помешают ураганы, ветры и дожди. Зима покроет все вокруг ледяной коркой. Готовые помочь ей весенние месяцы вряд ли смогут придти ей на помощь. А что же станется с добрыми месяцами лета – они-то уж точно могли бы указать ей место, где мама и папа готовы были раскрыть ей свои объятья. Если, разумеется, таким местом не был Буковый лес, иначе говоря, Бухенвальд.

– Да, – философски думает тем временем Хаймек. – Наша Элла – круглая отличница, спорить не приходится. Но соображает она, похоже, туговато. Если бы каким-либо образом на ее месте оказался он, Хаймек, уж он так крикнул бы эту злосчастную фразу: «Где мои родители?» что пан Актор просто рухнул бы на сцену.

Жаль, что у Эллы так получилось.