Последняя стража

В актовом зале, находившемся через стенку, продолжались, между тем, репетиции. Теперь там пел хор. Прислушавшись, Хаймек различил голос Миры. Вот что он должен сделать – он должен, не откладывая, пойти туда. Тем более что перед тем, как попасть в больницу, Хаймек и сам пел в хоре…

И он отправился в актовый зал.

Подойдя к сцене, он хотел уже было ступить на первую ступеньку, но дирижер взглядом остановил его. Рука дирижера двигалась, то убыстряя, то замедляя темп. Хор послушно и стройно следовал за ним. И вдруг смолк. Опустив свои длинные руки, дирижер резко обернулся к мальчику, в недоумении остановившемуся на нижней ступеньке.

– Какого черта ты лезешь на сцену во время репетиции?

– Я тоже хочу петь, – сказал ошеломленный таким приемом мальчик.

– Ты хочешь… Ты, что, знаешь эти песни… те, что мы исполняем?

– Знаю. Перед больницей… я пел их, вместе со всеми.

– Вспомнил! Когда это было… Ведь после этого ты болел… долго болел, правда?

– Правда, – сказал Хаймек.

– Вот видишь, – сказал дирижер голосом судьи, выносящего приговор. И Хаймек вдруг подумал, что этот высокий и всегда уверенный в себе человек должно быть очень болен – белки его глаз и все лицо было цвета мочи. Совершенно желтые.

А дирижер нанес тем временем последний удар:

– Ты отстал, очень. Мы разучиваем сейчас новый национальный гимн. Судя по тому, с каким нетерпением перешептывался хор, всем не терпелось поскорее продолжить репетицию. И Хаймек позавидовал им. Позавидовал тому, что они, вот так, собирались разучивать и исполнять все новые и новые песни, в то время как он лежал в больнице и терпел соседей, за которыми затем ранним утром приезжал рано или поздно человек с каталкой, издававшей свои леденящие душу «клик-клик».

Человек, которого любила сестра Эва.

– Сестра Эва… тоже учила со мной новые песни, – вырвалось у Хаймека к собственному его немалому изумлению и прежде, чем дирижер успел опустить поднятую бровь, выщипанную и подбритую так, что она превратилась в тонкую ниточку, Хаймек, не дав ему поднять второй руки, перехватил ту, в которой была зажата дирижерская палочка – символ его власти, и затянул звонким, но дребезжащим от понятного в такую минуту волнения голосом:

Эх, на мою-д на мо-гил-ку-у,
Уж никто-д не при-и-дет…

Наверное, решив запеть, он для храбрости закрыл глаза, потому что, открыв их, увидел придвинувшееся к нему почти вплотную и нависшее над ним лицо дирижера. Чисто выбритая нижняя губа маэстро дернулась раз и другой, а потом, брезгливо скривившись, выплюнула на мальчика одну-единственную фразу:

– Э-э… Мы здесь таких песен… не поем.

И он уже было собрался повернуться к Хаймеку спиной. Но мальчик, вряд ли уже понимая, что нужно делать, изо всех сил крикнул прямо в дирижерскую спину:

– А я… я и вот еще … я могу…

И, не переводя дыхания, закричал, как закричал бы, окажись он совсем один в глухом и темном лесу:

– Где? Где моя… ма… ма-а-а?..

Смех плеснул и стих, подчиняясь взмывшему и опустившемуся пальцу руководителя хора. Жесткий голос отрезал:

– А ты… не паясничай. Здесь не цирк.

Хаймек и не думал паясничать. Но длинного и тонкого пальца он испугался. Еще с давнего времени он знал, что дирижер очень гордится своими пальцами профессионального пианиста, такими гибкими, словно были они не из плоти, а из какого-то специального материала. Он все время массировал их, растирал, гладил и гнул, словно готовился показать какой-то фантастический фокус. Движение одного из этих пальцев перечеркнуло все надежды Хаймека – если у него эти надежды до сих пор и были. Он молча повернулся и пошел к выходу, волоча ноги и ощущая стену одиночества, окружавшую его сердце. Выйдя, он без сил привалился к стене, через которую донесся до него слаженный голос хора:

Ну, кто же здесь храбрее –
Всадник или конь?
Когда, не зная страха,
Мчатся сквозь огонь.

Песня звучала весело и легко. Чувствовалось, что хор спелся, ритмичные слова хорошо передавали движение, порыв, цокот копыт мчащегося в атаку скакуна. Хаймеку до смерти захотелось тоже вместе со всеми петь эту песню, захотелось вернуться в репетиционный зал, где мальчики и девочки, не сводя глаз, следили за пальцем дирижера. Но страх и стыд остановили его порыв. Он напряг плечи… потом опустил их, словно под тяжестью неподъемного груза и, повесив голову, заплетающимся шагом побрел прочь.

Часть четвертая Дорогой Самсона

Глава первая

1