Последняя стража

По правде говоря, голова Хаймека, да и весь он в эту минуту был занят совсем другим. Он пел песню о храбром Янеке, герое, которого везут, смертельно раненного, с поля боя, положив на спину его боевого коня и обернув флагом, который своею рукой вышивала его любимая. Вот почему пропустил он мимо ушей первое сообщение маленького Иоси о том, что по лицу его тети ползают вши. Ну, ползают. Ну, большие (бойсии, – говорил Иоси). Подумаешь, какая невидаль – большие вши. В эту минуту храброго Янека готовились опустить в могилу на вершине холма… а потом поднять в его честь красно-белый польский флаг… и…

– Тетя… – дергал его за рукав неугомонный Иоси. – Тетя… воси…

Хаймек подошел к груде тряпья, на котором покоилась Голда. Она лежала на правом боку, и длинное платье прикрывало ее до самых голых ступней. Только сейчас Хаймек вспомнил, что Голда не выходила из дома все последние несколько дней. Ее ржавая кружка, в которую она собирала милостыню, стояла у ее изголовья. В ней ничего не было.

Огромные, как муравьи, вши, действительно сплошной цепочкой ползли по лицу Голды, и Хаймеку было странно, что она даже не пытается стряхнуть их. Мама, войдя в комнату, застала Хаймека в самый разгар его раздумий.

– Тетя… – снова заныл Иоси, перенося свое внимание на маму Хаймека. – Тетя… воси… тетя спи…

– По лицу Голды ползут вши, – перевел это Хаймек на нормальный язык. – Здоровенные. А она и не просыпается. Посмотри сама…

Мама нагнулась, подняла с пола небольшое куриное перо и поднесла его ко рту Голды. Целую минуту в комнате было абсолютно тихо. Стены домика источали жар. Даже говорливые лягушки из ближнего арыка непривычно примолкли, и только не признающие никакого перерыва мушиные рои зудели свое в раскаленном воздухе.

Мама держала перо, пока ее рука не устала.

– Голда умерла, – сказала она наконец и вдруг тяжело осела на грязный глиняный пол.

– Умерла твоя тетя, – сказал Хаймек, обращаясь к Иоселе, который не отводил взгляда от спокойного лица Голды.

– У-мел-ла… – по складам повторил малыш, касаясь тетиной руки. – У-мел-ла…

– Надо заявить в милицию, – сказала мама. – Сейчас… я только встану… и пойду…

– Зачем? – спросил Хаймек. – Зачем идти в милицию?

– Так надо, – коротко ответила мама. – И она сделала усилие, чтобы подняться с пола, но ее ноги отказались ей повиноваться. Она сидела, удивляясь тому, что могло случиться с ее всегда такими крепкими ногами.

Она попробовала встать еще раз.

– Обопрись на меня, мама, – сказал Хаймек, но мама остановила его.

– Ты хотел сходить на рынок, – напомнила она. – У нас, правда, совсем нет денег, но…

Она не договорила.

– Мама, – сказал Хаймек. – Мама, я…

– Молчи. Попробуй раздобыть какой-нибудь еды для себя.

– А как же ты, мама?

– Я? Я… я не хочу есть. Я… не могу… не могу ничего проглотить. Так что обо мне не беспокойся.

«Я обязательно принесу тебе что-нибудь», – поклялся Хаймек про себя.

Мама сидела и, не отрываясь, смотрела на умиротворенное лицо Голды. Потом на ее губах появилась слабая улыбка, которой она как бы говорила покойной: «Не сердись, Голда. Видишь, я тоже уже на пути к тебе. Мне изменили мои ноги. Не сердись».

Луч солнца, отразившись от краешка золотого зуба, блеснул, как обещание неминуемого счастья. И погас за искусанными в кровь сухими губами.

Чуть позднее мама с помощью Хаймека кое-как добралась до жилища господина Войны.

– Попробую еще раз, – сказала она Хаймеку, останавливаясь у входа в дом всемогущего человека. – Попробую… ради тебя.

Вечером от господина Войны в их хибару прибыл посланец, человек с густой черной бородой, облаченный в длинное, до пят, черное пальто. Он молча поставил в угол небольшой, но увесистый, килограммов на десять, мешок с ячменем и о чем-то пошептался с мамой. Вслед за ним появилось четверо носильщиков. Они забрали Голду. Иоси молча побрел за ними.

Оставшись с Хаймеком наедине, мама объяснила ему, что он должен делать. Он должен был добраться до ближайшего городка, продать там ячмень, а на вырученные деньги купить свечей, которые в свою очередь передать по возвращении господину Войне.

Выглядела мама при этом разговоре как-то удрученно.

– Ты уже совсем большой мальчик, – напутствовала она сына. – Да поможет тебе твой папа, который сейчас на небесах.

Хаймек был поражен. Прошло уже много дней с тех пор, как мама в последний раз вспоминала о папе. Пожалуй, ни разу не вспоминала она о нем с тех пор, как они поселились у Голды.

Ему стало не по себе. Конечно, хорошо было бы, если бы папа ему помог. И хорошо, что мама верила в папину помощь. И Хаймек чуть-чуть приободрился. Он сделает все, что надо. Он продаст ячмень. И купит свечи.

Ведь он – большой мальчик, как сказала мама.

Все будет хорошо…

Отправляться надо было ночью.