Последняя тайна Македонского

– Мне кажется, они переправляются в Город Мёртвых, и это как – то связано со смертью фараона, – предположила Керри. – Помнишь, главный жрец говорил, что там соберут всех горожан. Что будем делать?

– Тебе хочется на кладбище? – поморщилась Ева.

Керри хотелось! Ей не терпелось оказаться в самой гуще событий! Ведь если они невидимы, им ничто не угрожает!

– Понимаешь, – она принялась рассуждать с ноткой наставления, подчёркивая тем самым разницу в возрасте в целых четыре года, – если папа где – то в этих местах, то неужели ты думаешь, что он бы стоял в сторонке и смотрел издали на происходящее? Он всегда стремился попасть в центр событий. Это же наш папа!

– Значит, надо искать, как и нам перебраться, – Ева сделала вид, будто она рассуждала точно так же.

Девочки шли вдоль берега, утопая в песке. И вскоре увидели бедного египтянина, который копошился возле лодочки, сплетённой из тростника. Это был рыбак, потому что в его видавшем виды судёнышке валялись снасти, а от лодки за версту пахло рыбой. Переглянувшись, сёстры вошли в воду, перешагнули через невысокий борт и уселись прямо на дно.

Рыбак увидел, как дважды качнулась и потяжелела лодка, и некоторое время стоял, пытаясь понять причину. Однако он и так опаздывал, а прийти последним на глазах у всех со скудным подношением для богов в виде одной корзины рыбы он не мог: это лучше сделать в толпе, когда не так заметен каждый человек в отдельности. И рыбак, сев на корму, взял в руки весло и начал проворно грести.

Переправлялись они довольно долго. Нил – река широкая, а вязаный тростник не годится для быстрого хода. Но рыбак очень хорошо знал дорогу в Город Мёртвых и направил своё судёнышко в сторону от общей переправы, к зарослям прибрежной осоки.

Девочки выпрыгнули из лодки, едва она уткнулась в берег. Роскошный дворец из белого камня, окружённый кирпичными домами поменьше, возвышался неподалёку. Возле были налеплены совсем уж маленькие домики, похожие издалека на ласточкины гнёзда. К дворцу вела аллея, вдоль которой ровными рядами стояли сфинксы с телом льва и головой барана.

– Бараны – символ мудрости, – Ева не преминула щегольнуть познаниями Египта – пусть и не такими полными, как у сестры.

По аллее сплошным потоком шли ко дворцу высадившиеся из лодок люди. От сверкания белых одежд и золотых украшений рябило в глазах. На набережной скопилась многоликая толпа из загорелых плеч и набедренных повязок. Там же хозяйничали торговцы снедью, предлагая изнывающим от жажды людям вино и уксусную воду. Шорох тысяч сандалий и приглушённый говор напоминали шум прибоя.

Однако не всех стража дворца допускала на аллею со сфинксами. По каким критериям шёл отбор благонадёжных, понять было трудно, но несколько мускулистых мужчин, не допущенных на аллею, решительно проломились через прибрежные кусты и двинулись ко дворцу. Охранники пропустили толстяка, сгибающегося под тяжестью золотых цепей и ожерелий.

– Ну зачем ты повесил на себя в такой скорбный день столько золота? – выговаривала ему жена.

– Но должен же я ублажить покойного фараона! Ведь это его всевидящее око узрело в египетских недрах драгоценный металл. Слава Рамзесу, добывшему для нас золото! – воскликнул он, рассчитывая на поддержку окружающих. И толпа загудела в ответ: «Слава Рамзесу!».

– Слава, слава! – негромко поддержали сёстры. Вместе с толпой они миновали аллею и оказались в Рамессеуме – гигантском храме, построенном Рамзесом II в честь бога Амона.

Девочки замерли в тени гигантского пилона, на барельефах которого разворачивались картины батальных сцен, рисующих победы фараона.

У входа в сам храм новые стражники уже более сурово и бдительно сортировали горожан, которые спешили поклониться богу Амону, чтобы он благосклонно принял душу великого фараона. Впускали самых богатых горожан, которых легко было узнать по расшитым золотом одеждам и тяжёлым животам. За ними следовали рабы, нагруженные подношениями богу солнца. Но им в храмовый комплекс входить было запрещено, и толстякам приходилось взваливать груз на себя.

По привычке прячась за тюки, хотя их по – прежнему никто не замечал, Керри и Ева проследовали между двумя пилонами к лестнице, которая вела непосредственно в храм. Над ней с обеих сторон возвышались огромной величины многочисленные статуи самого Рамзеса. Вот когда пришлось попыхтеть богатеям, которые, обливаясь потом, с трудом тащили на себе неподъёмные грузы!

– Бакенхонс, Бакенхонс, главный жрец, – пронёсся восторженный шёпот, и толпа моментально затихла.