Последняя треть темноты

Затем Саша снова задумалась о своем и очнулась, когда помощник литурга стал ходить по залу с красным бархатным кошельком, похожим на прикрепленный к двум деревянным палкам мешок. Он собирал пожертвования, пока люди пели очередной гимн, а литург готовил причастие. Саша пошарила в карманах. Мелочи не было. Отдавать тысячу она не собиралась. Когда человек в альбе остановился напротив Саши, она отвела глаза, но служитель Церкви не шелохнулся. Несколько секунд Саша помедлила. Наконец, все-таки посмотрела на человека: он был подстрижен под горшок и явно косил под Лютера; Саша представила себе, ка к за ужином, посверкивая недобрыми голубыми глазами, он набивает свои багровые толстые щеки грязными сторублевками, пробует бедность на вкус, не может прожевать и выплевывает, дрожащими пальцами пересчитывает, прячет в шкафчик под замок — от жены или от детей — чужие грязные деньги, может быть, чьи-то последние деньги, деньги, которые он потратит, наверное, на что-то хорошее, на семью, на лекарства, на еду, одежду и путешествия, но от которых его в тайне будет тошнить и за которые кто-то будет презирать его больше всех на Земле. Человек ждал, пока Саша думала, словно прислушивался к ее мыслям, потом вдруг осклабился, приподнял кошелек и с силой тряхнул им прямо перед Сашиным носом так, что пыль полетела в глаза. Еще несколько секунд дьякон стоял неподвижно, а Саша представляла, как она толкает его, как он падает, как она одной ногой прижимает его к полу и плюет прямо ему в лицо. Голова закружилась невыносимо.

Литург призвал прихожан к причастию, и Саша вместе с другими опустилась на колени — на бархатную приступочку перед алтарем.

— Тело Господа нашего Иисуса Христа, за тебя ломимое. Хлеб сердце человека укрепит, — сказал литург.

Каждый взял облатку и положил в рот. Саша тоже сунула белый кругляшок в рот, почувствовала вкус картона, быстро выплюнула и, удивленно озираясь, зажала в кулаке.

— Кровь Господа нашего Иисуса Христа, за тебя пролитая, — сказал литург и, взяв с подноса серебряный потир, стал обносить прихожан.

Прихожане по очереди немного отпивали из чаши, а литург одним и тем же краем матерчатой салфетки протирал те три сантиметра, к которым все прикладывались губами. Когда потир оказался перед Сашей, она слегка склонила голову, словно готовясь исполнить ритуал, но сразу подняла ее, молча встала с колен и тихо покинула зал. Толкнула дверь в мир и быстро пошла по улице, ощущая неловкость, горечь, гнев и крепко сжимая в кулаке непринятое причастие.

* * *

— Одна моя подруга хотела поговорить со священником, но не поговорила. Так что я пообещал ей поговорить с тобой, — сказал Гантер, вяло ковыряя тушеную капусту с кусочками куриной грудки, которую они с отцом накануне вместе приготовили.

— Говори, но слишком не увлекайся. Для разговоров есть психотерапевты.

— Но папа, человек мучается!

— Пускай помолится. Покается.

— Она молилась. Все равно мучается.

— Тогда пускай принимает антидепрессанты, — отец Гантера расхохотался и посмотрел в окно: по темной улице проехала машина с красными фарами. — Ко мне тут после службы подходила девушка, наверное, вроде твоей подруги. Говорит: «У меня экзистенциальная тоска. Что мне делать, отец Герр?»

Священник снова рассмеялся.

— И что ты ей посоветовал?

— Принимать антидепрессанты. Как делают все. Экзистенциальная тоска не по моей части. Если людям так нравится депрессия, которую они лукаво изобрели, пускай борются своими методами. Церковь здесь ни при чем.

Гантер покачал головой, отодвинул тарелку и положил локти на стол.

— Пап, я серьезно. Скажи, вот если больной человек в невменяемом состоянии во время приступа кого-то убил, он, с точки зрения Церкви, виновен?

Отец Гантера, привыкший к любым вопросам, ничуть не удивился и очень серьезно, голосом, каким всегда читал проповеди, произнес:

— Тот, кто убил в невменяемом состоянии, и это действительно так, греха не имеет, потому что, как сказано у апостола Павла: «Если не имеем закона, то не имеем и греха». Если человек не знает закона и не имеет над собой закона, то есть невменяем, он животное. Значит, он не может совершить грех. То, что он совершает, грехом не является.

Отец Гантера замолчал.

— Но ведь человек, пусть и в бессознательном состоянии, не булку в магазине крадет и не съедает… не знаю… тридцать пять эклеров за раз, а именно кого-то убивает. Значит, он в этот момент испытывает какие-то ужасные чувства.

— Да, но когда лев съедает овечку… — отец Гантера задумался, — или антилопу… он тоже испытывает ужасные агрессивные чувства. Но греха не имеет.

— Но мы же льва не сравниваем с человеком.

— Но невменяемый человек — это животное. Для невменяемого человека: что убить, что съесть тридцать пять эклеров — равнозначно. Он невменяем.

— А как определить, до какой степени человек не понимает того, что делает?

— Это определяет медицинская экспертиза.

— Но понимаешь, это вызывает некоторые сомнения… — Гантер пытался подобрать слова.

— Конечно, вызывает, — отец указал на чайник, покрутил в воздухе пальцем — жестом попросил Гантера заварить чай.