Последняя война

За завтраком и после завтрака Саня не отступал от Славки с разными вопросами. Он все спрашивал и заглядывал узкими глазками в лицо. Он не верил Славкиным ответам и все заглядывал в лицо, силясь проникнуть в Славкину тайну, которой не было, но которая, по Саниному размышлению, обязательно должна быть.

— Понятно, Слава, каждому не расскажешь, но мне-то можно,— говорил Саня и смотрел на Славку и ждал, чтобы тот ну хотя бы глазами дал понять, что Саня прав и что между ними никаких секретов не будет, хотя при всех действительно язык распускать нечего.

— Зря ты, Саня,— отнекивался Славка,— ничего такого я не знаю, и совсем я не тот, за кого ты меня принимаешь.

— Ох, Слава, ох, Слава,— говорил на это Саня и щурил глазки.

— Отвяжись ты от человека,— вмешивалась мамаша Сазэниха.

— Он у вас -конспиратор-романтик.

— Да ну его. Прилипнет как банный лист, все ему надо,—уже не без гордости за сына говорила мамаша.

Из этих вопросов, что задавал Саня, было ясно, что ему, Сане, хотелось бы иметь в Славкином лице человека необыкновенного. Например, пилота со сбитого фашистами дирижабля, не самолета, а вот именно дирижабля; а может быть, танкиста, который прорвался в тыл к немцам, закопал в лесу свой танк, переоделся и теперь ждет особого распоряжения, чтобы откопать танк и начать разгром немцев с тыла. А может быть, Славка по секретному заданию Ворошилова, а то и самого Сталина, пробирается в Берлин, а по пути будет поглядывать, как тут, в оккупации, живут разные люди, кто изменил, а кто так, отсиживается.

— Ведь вы же из Москвы, Слава? — спрашивал, строя свои ловушки, Саня. Ему очень хотелось прижать Славку к стенке, заставить открыться.

— А если я не из Москвы? Откуда ты взял, что я из Москвы? — уходил из ловушки Славка.

— Не из Москвы? Ох, Слава, ох, Слава.

Славка стал одеваться, ему хотелось проведать Гогу.

— Далеко? — спросил Саня.

— К товарищу схожу.

— Только ненадолго, Слава.

— Я нужен буду?

— Нет,— сказал Саня.— Только зачем же вы будете сидеть у чужих людей?

Фамилия человека с хохлацкими усами была Усов. Всех Усовых, от мала до велика, Славка застал дома. Их было что-то около десяти человек с бабкой. Все они толпились сейчас в одном углу. Что-то тут происходило. В центре сидел на табуретке Гога, он держал перед собой кусок фанеры, к ней прикноплена бумага от обоев. Гога рисовал. Сам хозяин в чистой рубахе сидел за столом и глядел в одну точку. Он позировал. Мелкота, среди которой Славка различал только одного человека, Володьку, с которым познакомился вчера вечером, когда определяли на ночь Гогу (Володька тогда сказал на прощанье: «И тут бомбят, и там бомбят, и тут бомбят, и там бомбят...»),— вся эта мелкота во главе с Володькой жалась за Гогиной спиной и, шмурыгая носами, старалась заглянуть в бумагу, где уже появлялся очень похожий их папка. Девки — старшая и младшая, одна красивее другой,— застенчиво шушукаясь, издали поглядывали на папин портрет, а портрет каким-то чудом все ясней и ясней выходил на обыкновенных обоях под обыкновенным карандашом, который попал — это было уже всем ясно — в необыкновенные руки.

С улыбкой наблюдала за рисованием мать семейства, нестарая и еще стройная женщина. Серьезно, почти не веря в то, что видела, наблюдала за Гогиной работой старуха.

— Все, дядя Петя, отдыхайте, дорогой,— сказал наконец Гога.

Все придвинулись к столу, куда Гога положил портрет, все заойкали, заудивлялись, девки почему-то покраснели, дядя Петя щелкнул кого-то по рукам — «не лапай, чего лапаешь», хозяйка улыбалась про себя и поглядывала то на портрет, то на Гогу: не жулик ли какой. Гога тихо сиял. Портрет и хозяин были действительно похожи как две капли воды. Оказалось, что дядя Петя со своими висячими усами был очень красив. Этому приятно удивилась жена, заметили это и взрослые дети. Младшая красавица капризно, немножечко в нос сказала:

— Папка-то у нас красивый какой.

— Гога же великий художник,— сказал Славка.

— Великий не великий, а сам-то, знать, не умеешь так-то,— сказала хозяйка, и Славка понял по ее ревнивому тону, что Гогу тут приняли и полюбили.

— Это правда, не умею.

Но как бы ни преклонялись тут перед Гогой, у Славки в этом большом и дружном семействе тоже был свой друг. Володька уже вертелся возле него. Славка поздоровался с ним отдельно, за руку.

— Как живешь, Володя?

— И тут бомбят, и там бомбят,— сокрушенно ответил Володька.

— Кто бомбит?

— Хвашисты.

— Бомбят, гады.

Когда налюбовались портретом, а хозяйка попросила дядю Петю, то есть мужа своего, сделать рамку, чтобы повесить портрет на стене, когда все, что можно сказать по этому поводу, сказали, Славка достал вчерашнюю лис-товку и с разрешения хозяев стал читать. Володька сидел рядом и слушал внимательно, как взрослый.

— Правильно, — сказал дядя Петя, когда закончил Славка,— конечно, спросют. Только не знаешь, куда податься.

— Пускай других спрашивают,— отозвалась хозяйка.—Твои все вот они, а Родина пускай у других спрашивает. Она у тебя и не спросит, у тебя вон их сколько, навоевался, хватит. Слава богу, голову домой принес, а не оставил гдей-то, как другие.