Последняя война

Под рассказом на месте подписи был девиз: «Жестокость».

— Так, — сказал сам себе Павлыш. — Частично не лишено интереса.

Творческое настроение всё равно прошло. Павлыш спустился в кают-компанию, где начался ужин.

5

— Редактор пришёл, — неуважительно сказала Снежина, когда Павлыш появился в кают-компании. — Несут ли вам рассказы, романы и поэмы?

— Конечно, несут, — ответил Павлыш, разворачивая салфетку. — И неплохие вещи.

— Як тебе зайду погодя, — сказал Малыш. — У меня не совсем рассказ. Я уже говорил.

— Видишь, Снежина, — сказал Павлыш. — Я бы на твоём месте сам сел за письменный стол.

— Ещё чего не хватало! — возмутилась Снежина.

Павлыш с трудом досидел до конца ужина, поспешил к себе в каюту. Ему вдруг почудилось, что вдохновение посетило его. Ему казалось, что сошедшая с небес муза шелестит белыми крыльями над самой головой. Он ворвался в каюту, бросился к машинке, быстро перечёл уже написанное, зачеркнул последнюю фразу: «Я был здесь в отпуске. Я очень устал».

И муза пропала. Растворилась в кондиционированном воздухе. Только что была рядом, а пропала. Павлыш подождал её возвращения, не дождался и без её помощи написал снова:

Я был там в отпуске…

И тут муза взмахнула крылом.

…Я искал место, где было бы тихо, свежо и безлюдно. Поэтому и поселился на две недели в этом городке, в опустевшем пансионате.

Большая часть комнат была заперта, а ещё через месяц пансионат закрывался.

Соседи мои по пансионату были все случайные люди. Я встречался с ними в пустом кафе, которое оживало, лишь когда орнитоптеристы прибегали обедать, шумно складывали в углу разноцветные крылья и громко спорили, употребляя слишком много специальных терминов. Я садился за голубой столик поближе к бульвару, раскланивался с Виктором, агрономом-подводником, жена которого лечилась за городом, в санатории, усатым гуцулом, инженером из Львова, для института которого местный завод изготовлял какой-то сверхсложный прибор, и Шарлем, поэтом из Брюсселя. Он уверял как-то меня, что у него дома ремонт, а он не выносит ремонтов. Потом была Нина. Ей сказала приятельница, что здесь в октябре бархатный сезон. Приятельница, очевидно, спутала этот городок с каким-то местом на Кавказе. За разочарованием первого дня, когда Нина чуть было не уехала южнее, пришло спокойствие и ощущение самого настоящего, чуть тягучего и томительного отдыха. И Нина осталась.

Постоянный ветер и холодное солнце, чёрные лодки у моря, запах молодого вина, случайность, непостоянство нашей жизни здесь, обеды в уютном кафе, орнитоптеристы, жухлые листья на бульварных дорожках, белые утки в море — всё это вызвало приятное, щемящее чувство ожидания чего-то, письма ли, встречи…

Закончив страничку и вытащив её из машинки, Павлыш опечалился. Обнаружилось, что он так и не дошёл до сути дела. Двенадцатый час. Лучше встать завтра пораньше. Голова уже плохо работает.

Павлыш разделся, принял душ и потушил свет. Но не спалось. Рождающийся рассказ нарушил обычное течение мыслей, беспокоил, оживал, и казалось уже, что ветер, дувший в нём, врывается в тишину каюты…

6

Ручка двери медленно повернулась. Дверь приоткрылась на несколько сантиметров. Затем в щели показалась стопка листов бумаги. Листы спустились по щели вниз на пол. Дверь так же беззвучно закрылась.

— Чертовщина какая-то, — сказал Павлыш, зажёг свет, прошлёпал босиком к двери и поднял листы.

Это был очередной рассказ, автор которого пожелал остаться неизвестным.

Спать всё равно не хотелось, и Павлыш решил прочесть таинственным образом подкинутый рассказ.