Последняя заря

«Всякий может счесть свою удачу большой, но никому не дано знать, долго ли ему осталось», – так сказал ему Нидуд, когда Ингер объявил, что сам пойдет за древлянской данью. Тогда Свен отнес эти слова к судьбе Ингера. Теперь поневоле стал примерять к себе. Почему Один молчит? Что если счел его предателем и отступился? И уже скоро он умрет, держась за рукоять Друга Воронов, чтобы войти в число его пленников – незримых слуг нового владельца. Кто будет этим новым владельцем? Сам Ингер, кто-то из его людей? Кольберн? Ратислав? Свен даже велел стелить себе на лавке – всю ночь ворочаясь, он будил Ружану, и его раздражало, что она тоже не спит, а настороженно к нему прислушивается.

Но может, его срок еще не пришел, пытался Свен себя утешить. Отец Ратей молчит, потому что все уже сказано. Жребий нарезан и брошен, все решено. Ему осталось одно – идти по избранной дороге, ведь только отвага и решимость пробуждают удачу.

* * *

Месяц сечень заканчивался и день уже заметно прибавился, когда в Киев явились диковинные гости. Первым о них узнал Свен.

– Там три старика на санях приехали, по виду древляне, – с выпученными от изумления глазами, доложил отрок, присланный Торгутом от ворот. – Просятся к княгине.

– Каких три старика, ляд их бей?

– Старых таких. В санях сидят, одеты… как на смерть.

Свенгельд велел быстро дать коня и отправился к воротам Киевой горы. Все было так: сани, в которых сидели три белобородых деда, а рядом стояли два унылого вида челядина-возчика.

– Кто вы, старцы? – спросил с коня Свен. – Требовид… это ты? – Одного из стариков он узнал – тот был из Малина и принадлежал к числу Боголюбовых первых или вторых стрыйных братьев[35]. – Какой о́морок[36] тебя в такую даль занес?

– От рода деревского присланы мы князем нашим, Хвалимиром-Малом, к княгине Ингеровой и сыну его, – ответил Требовид, не подавая вида, что сам узнал Свенгельда, которого встречал каждый год. – Пропустите нас, чтобы передали мы слово его.

На невиданное зрелище уже собиралась толпа. Мужчины никогда в сани не садятся – они ходят пешком или ездят верхом. Сани – для груза, для женщин или для дряхлых стариков, которые уже не отличаются от мертвецов – тех возят на санях к могиле. Но кто же посылает в чужую землю таких ветхих людей, которые уже все равно что покойники?

Свен показал плетью – пропустите. Один оружник вышел вперед и знаком велел возчикам следовать за ним. Сани тронулись, Свен поехал следом. В груди холодело от предчувствия решающего часа. В эту пору он сам обычно возвращался с древлянской данью. Но если эти старцы приехали вместо Ингера… Сердце обрывалось от страха перед свершившимся – и его неизбежными, но пока неясными последствиями.

Сколько ни готовься встретить некое событие, даже подготовленное делами твоих рук, а все же когда оно переходит из мыслей в явь, это поражает не меньше неожиданности.

Народ собирался со всех дворов, и Свен уже ехал в толпе. Его догнали Асмунд и Ольгер с десятком оружников. Кольберн, теперь бывший вместо княжеского сотского, вышел к воротам и с тем же изумлением воззрился на стариков. Толпа напирала, и он уже велел отрокам закрыть ворота, когда подъехал Свен. Ошарашенный видом чудных гостей, Кольберн пропустил его: Свен лучше знает древлян, пусть разбирается с этим дивом.

У двери гридницы возчики помогли старикам выбраться из саней и повели внутрь. За ними прошел Свен со своими людьми. От волнения лицо леденело. Сейчас он узнает, к чему привели его замыслы. Похоже, что в главном они сбылись. Появление этих старцев может означать только одно… Ту самую весть, которой он так долго и трудно ждал.

Появилась Прекраса. С испугом глядя на стариков, будто они могли на нее броситься, она прошла к престолу и села на свою половину. Старики стояли перед ней в ряд, сложив руки на вершинах посохов – будто деревянные. Белые сряды на них были даже не «печальными», а смертными – старики прежде времени облачились в то платье, что им приготовили для могилы. Жуть пробирала при виде этих живых чуров – чужих чуров, – каким-то чудом перенесенных так далеко от родных очагов. Без слов становилось ясно, чьи они посланцы. Марены, навьей владычицы.

– Кто вы? – с тревогой спросила Прекраса. – С чем пришли? Где… мой муж… князь… Ингер?

– Послала нас к тебе, княгиня, земля Деревская, – заговорил Требовид, стоявший посередине. – Принесли мы тебе слово ее.

– К-какое слово? Г-говорите! – от жестокого волнения у Прекрасы заплетался язык, на глазах блестели слезы; руки вцепились в подлокотники до белизны пальцев.

Этот месяц для нее тянулся, как целый год. Умываясь, она жмурилась, чтобы не смотреть в воду, не видеть того лица, не слышать неотступного «Плеск есть – голова есть». Но никому еще не удавалось укрыться от судьбы, по-детски зажмурив глаза. День оно дня жизнь тускнела, утекала водой из треснутого горшка, и Прекраса уже почти привыкла ощущать рядом пустоту. И вздрогнула, когда белый вестник назвал эту пустоту по имени.

– Пришел муж твой, Ингер, к нам в землю Деревскую по дань, – начал старик.