Последняя заря

Ельга не противилась, позволяя ему делать что он хочет. Его объятия давали ей опору, внушали чувство присутствия кого-то сильнее, чем она, – не так уж часто ей доводилось это испытывать. А может, уже можно, мелькнуло у нее в мыслях. Он тепла его настойчиво ласкающих губ, от сильных рук, скользящих по спине, в животе разливалась томительная жаркая пустота, ноги подкашивались, веки тяжелели. Средоточие его мужской мощи уже крепко упиралось ей в живот, и сила земли, текущая в ее жилах, властно шептала, как это уже случалось раньше: не противься. Покорись этой мощи, чтобы она наполнила твою пустоту до краев… Ведь она уже не госпожа медовой чаши… почти нет… осталась всего одна ночь…

Асмунд мягко коснулся ее рта языком, и горячая дрожь пронзила ее от затылка, наполняя легким огнем все ее существо. Так смел он никогда прежде не был, а теперь, видно, исполнился решимости завладеть ее завтрашней свободой. Мир покачнулся, и это помогло Ельге опомниться.

– Уф, пусти! – она с усилием отстранилась и прижалась к стене, стараясь обрести твердую опору и прийти в себя. Уперлась руками в его широкую грудь, и Асмунд с неохотой выпустил ее, переводя дыхание. – Придержи! Я ведь… в эту ночь я все еще госпожа чаши!

– Ты сама – медовая чаша! – выдохнул Асмунд. Она подалась к двери, но блаженство ее близости потянуло его за ней, будто ее собственную тень. – И будешь ею всегда. И в эту ночь… и завтра… и весь век.

Но Ельга уже опомнилась и взяла себя в руки.

– Иди к парням! – с привычной строгостью велела. – А то они там, пока тебя нет, таких сказаний насочиняют!

Она поспешно скрылась в избе; дверь скрипнула, потом хлопнула, потом негромко стукнул засов.

Асмунд привалился к двери, будто хотел еще раз через дубовую доску ощутить ее присутствие. В несчастливый час он позволил себе осознать, что желает ее, и в недобрый час она дала понять, что он ей не противен. Страсть затягивает, как игра в кости: сперва кажется, что ничего страшного, можно остановиться когда захочешь, но когда осознаешь, как далеко зашел, поворачивать назад уже поздно. Не первый год эта страсть владела всеми его мыслями, но кто он перед Ельгой? Не всякий князь ее достоин, она отвергла Кольберна, ведущего род от Хальвдана Старого. О чем уж мечтать может он, Асмунд с хутора Медведицына Поляна?

Неслышно ступая, чтобы не разбудить Дымницу и Боровицу, Ельга пошла к скамье, где спала, и опустилась на приготовленную постель. Внутри еще ощущалось мягкое тепло, в груди теснило, и мысли невольно бежали дальше – как оно было бы, если бы она отдалась на волю его желания. Но нет. Ни сегодня, ни даже завтра этого не будет. Пусть иссяк мед в ее руках, но разбить свою чашу она не позволит. Кем она станет тогда?

И все же, сняв дорогое платье и улегшись на постельник, Ельга подложила руку под щеку и сладко вздохнула. И сейчас ее будто окружало теплое облако, подсвеченное зарей. Память об этих мгновениях будет греть и поддерживать ее завтра, когда она на глазах у всего света белого сделает необратимый шаг вниз… С перины на солому…

* * *

…Она проснулась с таким чувством, будто вовсе не спала. Повернула голову, взглянула на яркое, нарядное платье на ларе. Спать больше не хотелось, но она медлила, не вставая, оттягивала неизбежное, хотя за три минувших года постепенно, день ото дня, привыкла к мысли о нем. Потом посмотрела на лавку у печи, и в груди разлилось тепло. Там посапывал во сне трехлетний мальчик. Святослав, ее Святка. Тот, что на три года был от нее оторван, но вчера наконец вернулся к ней.

И вспомнила: нынешний день все изменит…

* * *

Наутро Ельга была бледна, но спокойна. К полудню на Девич-гору собралась толпа: бояре с женами, гости. Приехали Ингер и Прекраса; Святка сидел у матери перед седлом, одетый в новую одежду – вчерашний подарок Ельги-Поляницы, с цветочным венком на головке, сам похожий на живой, румяный цветок. Он достаточно хорошо знал Прекрасу и привык к ней, а к тому же нянька-кормилица, бывшая при нем с первого дня жизни, оставалась при мальчике и сейчас, поэтому он не очень заметил перемены в своей жизни и исчезновение той, что три года качала его, учила ходить и произносить первые слова.

Ельга-Поляница, одетая в греческое платье зеленого шелка, ждала их перед идолами Макоши и ее дочерей. Справа от нее стояли Дымница и Боровица, слева – двенадцать юных девушек, лучших невест Киева. Дольше всех при ней оставалась Ясна, Милованова дочь; вступив в «девичью дружину» тринадцати лет от роду, она пробыла здесь три года, но на грядущую осень уже была назначена ее свадьба.

У подножия Девич-горы Прекраса передала дитя Ратиславу, при помощи отроков сошла с коня, снова взяла ребенка на руки и направилась вверх по тропе. За Прекрасой служанки несли короба с дарами, бояре с женами следовали за княжеской четой.