Последняя заря

Ельга глубоко, всем существом, вздохнула. В конце этого дня, заполненного торжествами, пиром, поднесением даров и веселыми криками, ее угнетала тоска и чувство бесприютности. Она не сирота, без крыши и хлеба не останется. Но никогда не вернуть счастья тех лет, когда она, тринадцатилетняя девочка, уже высокая, тонкая, как стебель цветка, одетая и украшенная как взрослая дева, важной поступью выплывала с рогом в руках навстречу самым почетным отцовским гостям, и серебряные привески на ее очелье, с длинными цепочками на узорных кольцах, покачивались и звенели, сверкая, будто изморозь на ветках молоденькой березки. Отец, седой и величавый, с улыбкой наблюдал за ней с княжьего стола, гости одаривали ее почтительными и изумленными взглядами, а отцовы гриди, от стариков до младших отроков, млели от восхищения, не в силах вообразить, что сама Заря-Зареница может быть прекраснее Леляны, которая только привыкала к своему полному взрослому имени – Ельга-Поляница.

Нет больше Леляны, никто ее так не зовет с тех пор, как умерла Нивяна, ее старая нянька. Нет больше отца, нет той юной убежденности, что красота ее и слава будут лишь расцветать год за годом, а впереди, уже скоро, ждет ее счастье, огромное и яркое, как солнце… И о той убежденности, какую не вернуть, как не воскресить мертвых, Ельга сейчас жалела больше, чем о золоченой священной чаше, которую ей завтра предстоит у всех на глазах передать другой женщине. Ее не обрести уже нигде – ни в святилище, ни в доме у брата. Так не все ли равно, где жить?

– И здесь ведь княгиня первой хозяйкой теперь будет, – не отставал Асмунд. – А тебе что останется – золу выметать из-под Макоши? Найдутся без тебя…

– Перестань, – отмахнулась Ельга. – Что толку воду в ступе толочь? И там, и здесь, все одно радости мало. Прежнего не будет.

– Люди не так уж рады, что русалка на престол взойдет. Ей не доверяют, опасаются. Сила-то у нее есть, вон, Кольберн на себе испытал. Да не к добру та сила.

– Кольберна она излечила.

– А напустила на него хворь – не она? – Асмунд взглянул на Ельгу с выражением, дескать, неужели ты не знаешь? – Кому ведать имена лихоманок, как не той, кто их прислала? У нас парни не ведуны тебе какие, а и то догадались. И чадо… у тебя малец три года прожил хорошо, а к ней воротился – убережет ли…

– Молчи! – Ельга повернулась и решительно закрыла ему рот ладонью. – От слова не сделается! Тоже, ворон нашелся – накаркаешь еще! Святка парень крепкий. Его теперь так просто не сдуешь.

Она хотела убрать руку, но Асмунд накрыл ее своей, прижал к губам и стал жадно целовать. Эти белые руки, двенадцать лет подносившие хмельной мед гостям, сами казались сладкими и пьянящими, как мед. Волнение от перемен этих дней подточило его привычную сдержанность, запертые чувства рвались на волю. Прежняя Ельга-Поляница, которую все привыкли видеть, ускользала, и Асмунда неосознанно тянуло закрепить связь с ней в ее новой, им обоим неведомой жизни.

– А что до самой Прекрасы – привыкнут люди, – Ельга с усилием высвободила кисть, смущенная: тепло его губ пронзило ее насквозь, наполнило трепетом. – Но мы ведь так и уговорились, когда Ингер ее привез. Родит дитя, на коня посадит – с того дня она княгиня. Семь лет прошло! Семь, а не три, как тогда думали. Но уж выпряла ее Доля свою кудель, что теперь спорить? И для меня… выпрядет когда-нибудь. А мне умнее Макоши не бывать. Я не знаю, где мне будет лучше… Спать пойду. Завтра день у нас нелегкий…

Она встала.

– Е… Леляна… – почти безотчетно Асмунд назвал ее тем именем, под которым впервые узнал, призывая на помощь далекое прошлое.

Ельга обернулась с таким чувством, будто ее и правда окликнул забытый голос из былого.

Поднявшись вместе с ней, Асмунд мигом оказался между нею и дверью в избу. Взял ее за плечи и остановил.

– Ты не знаешь, где лучше? – Он вскинул брови в показном недоверии. – Ты знаешь, где тебе будет лучше. Мы все тебя любим и завтра меньше любить не станем. Ты – наша княгиня, наша Заря-Зареница, мы тебя на другую не променяем ни за что, хоть за все золото Романово. Иди к нам жить.

Ельга привалилась к стене; Асмунд крепко держал ее за плечи. Она знала, что не об оружниках, хотя они и правда ее любили, а о себе он говорит. Было уже так темно, что они с трудом различали черты друг друга, но Асмунду мерещилось, что он видит мерцание зеленых искр в ее глазах.

В изнеможении Ельга опустила веки. Она не могла оттолкнуть его, поскольку умела ценить и то, чего не могла принять, но его преданность не возмещала ей утраченного.

Асмунд медленно наклонился к ее лицу, так что волоски его усов и бороды коснулись ее кожи. Она не шевелилась, только грудь вздымалась от глубокого дыхания. Она тоже была сама не своя и слишком устала нести весь груз своих забот. Ее губы приоткрылись, и он осторожно поцеловал их. Чувствуя ее податливость, прижал ее к себе, поцелуй стал глубже и жарче. Он не мог сделать ее княгиней, но мог отдать ей самое лучшее, что было в нем самом.