Последняя заря

Два дня грекам дали на отдых, а потом пригласили их предстать перед князем. Прослышав от послов, как обставляют свои приемы цесари, Ингер перенял у них кое-что. Возвышение, на котором стоял Ельгов стол, он велел покрыть цветными шелковыми плащами, а сам стол застелили шитым золотом красным покровом. С одной стороны гридницы встали бояре в лучших одеждах – подаренных Ингером цветных кафтанах, а напротив – самые рослые, красивые собой, светловолосые гриди-варяги в кольчугах и шлемах. Снарядить их золочеными нагрудниками, как у «львов»-охранников Большого Дворца, Ингер не мог, однако, вооруженные ростовыми топорами, с красными щитами у ноги, гриди выглядели немногим хуже. Золотых львов, которые стояли у цесарева трона, могли рычать и шевелиться благодаря хитроумному внутреннему устройству, Ингер нигде не мог раздобыть, зато, по совету Свенгельда, велел привести в палату ручного медведя. Зверя приковали к стене в стороне от престола, и замысел удался – надменные греки посматривали на него с изумлением и тайным страхом.

Трубили рога, когда греки вступали в гридницу. Медведь по знаку своего хозяина встал на задние лапы и заревел, приветственно вскинув лапу. Теперь было на что посмотреть: греки надели яркие кафтаны с широкими рукавами, золотые пояса с самоцветами, высокие шапки с плоским верхом. За ними в воздухе тянулся след дивных благовоний, а важность надменных лиц вносила в эту варяжскую гридницу частичку тысячелетней империи ромеев. Был среди них и священник: в белом камизионе с украшенными опястьями, в красной широкой мантии-фелони. На него таращились пуще всех: в этом человеке явился на Русь тот загадочный ромейский бог, который, по слухам, любил бедных и слабых, но почитающим его престолам давал великую славу, силу и сокровища.

Беспокойство, к счастью, оказалось напрасным: Константин, будучи соправителем Романа, своего тестя, тоже утверждал договор, составленный еще при старике, и его имя значилось среди имен его соправителей, уже умерших или свергнутых. При переходе власти, таким образом, договор сохранял силу, а Константин получал возможность свалить вину, если что-то пойдет не так, на «господина Романа», который, по его мнению, в жизни совершил множество разных ошибок.

Из резного ларца, сняв перед глазами Ингера золотую печать, старший посол вынул свернутую трубкой грамоту. Развернув пергамент, выкрашенный в голубой цвет, читал записанное серебряными буквами:

– Великий князь русский и бояре его пусть посылают в Греческую землю к великим цесарям греческим сколько хотят кораблей с послами своими и с купцами. Те послы и гости, которые будут посылаемы князем русским, пусть приносят грамоту, в коей написано, что князь русский послал столько-то кораблей, чтобы из этих грамот мы узнали, что они пришли с мирными целями…

Перечислялись имена князей и великих бояр, включенных в договор: эти люди имели право посылать свои товары, но Ингер должен был вписать их имена в грамоту, без чего их не пустили бы на торг и сочли захватчиками.

Ингер и Ельга-Прекраса, в лучшем красном платье, сидели на престоле, княгиня держала на коленях Святослава, одетого в белый кафтанчик, точь-в-точь такой, как у отца, с золочеными пуговками и красной отделкой. Ельга-Поляница в розовом платье сидела на креслице слева от престола, Свенгельд со своим любимым мечом стоял у нее за спиной – так подчеркивалось их родство с князем, особое положение среди киевской знати. Греки этому ничуть не удивились: они еще помнили не столь давние времена, когда высшие титулы в империи ромеев носили сразу пятеро мужчин-василевсов и две женщины-василиссы. Их не удивило то, что Ингер объявил своими соправителями жену и единственного сына, чтобы включить их имена в договор.

«Это весьма разумное установление, – говорили греческие царедворцы еще прошлым летом, когда Ивор и Вуефаст объясняли им желание Ингера. – Бог может прервать жизнь человека, когда будет его высшая воля, и если у правителя уже есть наследник, разделяющий с ним трон, это поможет избежать волнений, неизбежных при переходе власти в другие руки».

Греческие цесари – старый Роман, его сыновья Стефан и Константин, а еще другой Константин, муж Романовой дочери, царицы Елены, – прошлым летом заверили договор клятвой в придворном храме. Теперь это предстояло сделать Ингеру и его приближенным. На другой день князь оправился на Святую гору. Идолы нарядили в нарочно для них сшитые одежды, а черепа древлян, шесть лет назад принесенных здесь в жертву, убрали с глаз: грекам не стоило их видеть.

К подножию идола Перуна сложили щиты Ингера и его старших бояр – Свенельда, Ивора, Ратислава, Вуефаста, Славона, Бергтура, Хольмара, Радилы, – на щиты каждый положил свое оружие и драгоценное обручье.

– Да не укроет меня мой щит, да поразит меня мое же оружие, да буду я рассечен, как золото, если нарушу мир и любовь с греками, устрановления договора нашего, – провозгласил Ингер, глядя в деревянный лик божества под красной шапкой. – Да будут они вечны, пока солнце светит и мир стоит!