Последняя женская глупость

– Наверное, такие люди есть, почему не быть? – спокойно ответил Филипп Алимович. – Но вы прикиньте, заслуживает ли дело расходов? Сколько могут стоить ваши авторучки? Даже самая дорогая – вряд ли больше тысячи долларов, это уж просто что-то такое должно быть… ну я не знаю! А в основном они вряд ли зашкалят за пятьсот долларов. Двести, триста… Копия же обойдется вам не менее чем в сто долларов. Полагаете, дорого? Но ведь она не должна отличаться от оригинала, верно? Дело тут даже не в том, что перышко должно быть не золотое, но совершенно как оное. Это самое простое! К примеру, если у подлинника акриловый корпус жемчужного оттенка с бархатисто-черными вкраплениями, то пластик, который я подберу для копии, должен иметь такой же оттенок!

Он сказал: «Я подберу!»

Сердце Бергера второй раз подряд замерло. А первый раз это случилось мгновение назад, когда Филипп упомянул корпус жемчужного оттенка с бархатисто-черными вкраплениями.

Он достал из внутреннего кармана фальшивый «Паркер Дуфолд», полученный вчера от Бронникова.

– Это вы делали?

Филипп Алимович покачал головой.

«Неужели осечка?!»

– Да, я, это моя работа, – вдруг сказал хозяин «Русской старины», продолжая качать головой, и до Бергера не сразу дошло, что это вовсе не знак отрицания, а выражение глубокой печали.

Римма Тихонова 14 ноября 2001 года. Нижний Новгород

Во вторник, 12, они в загс снова не попали – оба были заняты выше крыши. А в среду Григорий улетел в Питер на книжную ярмарку. Он обожал эти тусовки, на которых встречался с «парнями» (им всем было теперь за сорок, иным за пятьдесят), с которыми когда-то одновременно начинал заниматься книгами. «Сочтемся славою – ведь мы свои же люди!» – говорил о таких встречах Григорий, причем понимал их смысл буквально: хвастаться заслугами, оборотами, забойными авторами – словом, считаться славою! И еще он любил прибавлять, возвращаясь с подобных ярмарок: «Иных уж нет, а те далече!»

Кто-то разорялся, кого-то прищучивали компаньоны, кого-то стреляли конкуренты… Кто-то сам сходил с дистанции – просто по дурости, как, например, один сибиряк, которому еще в 87-м году во всех инстанциях, даже самых таинственных, был предоставлен карт-бланш на выпуск фантастики и который в самом деле за три года издал сто сборников – не сам-один, конечно, а с хорошей командой. А потом забурел, почил на лаврах, женился на какой-то телке из Тирасполя, у которой всех-то достоинств были носик на манер утиного, упругая попка – и гараж с подвалом, в котором стояли цистерны с молодым вином. И… как писал некогда Н. В. Гоголь, погиб казак! Пропал для всего атаманства! Превратился тот казак в обрюзгшего главу писательской организации независимого Приднестровья. Ну это круто…

А удалое, лихое предприятие его с невероятным, нерасшифровываемым названием ВТО МПФ, которое когда-то совершило настоящий издательский подвиг, почило в бозе после недолгой, но мучительной агонии. Кстати, телка казака бросила, как только перестали из него рекой течь деньги. Ходили слухи, что ящиками и цистернами с вином он смягчил сердца каких-то высоких московских чинов и заимел-таки тепленькое местечко в столице, но вживую его никто не видел, так что вполне возможно, это были одни только слухи.

Во всяком случае, на книжных ярмарках он не мелькал и настроение Григорию, который его не выносил, не портил. Вообще положительных эмоций с таких ярмарок Бронников привозил массу, и Римма порадовалась этой поездке. Пусть отдохнет от того напряга, который снова начал возникать между ними. Потому что напряг имел-таки место быть, и как от этого избавиться, она не знала. Самое милое дело было – сидеть в своем кабинете, уткнувшись в какую-нибудь приключенческую рукопись, и чем невероятнее, чем неправдоподобнее там были закручены события, тем лучше. Один бог знает, сколько всякой такой ерундятины одобрила Римма за эти два дня, пытаясь хоть как-то заглушить непроходящую боль в сердце. Она даже за столом сидела согнувшись, прижав руки к груди, словно рану кровоточащую зажимала.

Строчки мелькали перед глазами, она твердила: «Не думать, не думать…»

Думалось. Поделать с этим было нельзя ничего, объяснить – невозможно. Пожаловаться – некому.

Впрочем, был один человек, который бы ее понял, но думать о новой встрече с Марком Лакшиным, этим профессиональным утешителем страдающих от любви дамочек, Римме было тошно.