Последняя жертва

Втайне он надеялся, что пленница сама обратится к нему. Он помнил, что она делала это только тогда, в подвале. Её голос – сопрано старинной скрипки…

Но тогда он не собирался ей отвечать. Ведь это было до того, как…

А теперь его заточенная игнорировала его. Что вызывало у него недоумение – она ни разу не пробовала просить о пощаде. Многие так и делали. Обычно сразу после того, как в подвале он убирал им со рта клейкую ленту. Эти бесполезные фальшивые визги в режиме ультразвука скребли, как по металлу, и вызывали у него приступы головной боли. Но оставлять их с заклеенным ртом было нельзя. Эстетике подлинной, индивидуальной красоты и голосу, натуральному проводнику истинных, прямых, настоящих эмоций, не должны мешать никакие внешние помехи. Если бы он мог позволить, он бы не связывал их. Верёвки тоже были искусственными и относились к числу помех, но проводить свои ритуалы без фиксации тел испытываемых было бы сильно затруднительно; так что с ними он давно смирился – настолько, что порою, они казались ему логическим продолжением живого организма. Но скотч портил вид лица. Это было недопустимо.

То, что она не умоляла её отпустить, снова говорило о том, что она его понимала.

Он сомневался, что она попросит об этом вообще.

Но может, чувство голода сделает её более разговорчивой? Неужели она предпочтёт, чтобы её желудок сожрал себя изнутри, вместо того, чтобы просить у него еду?

Почему-то он, вопреки здравому смыслу, начал думать, что она поступит именно так. Она ведь не была как все.

Она даже дерзко отвергла его блюдо. Она не хотела играть по его правилам.

Непокорная… Что с ней делать?

Обычно за это он убивал. Однажды девушка, сопротивляясь, сильно ударила его несколько раз сумкой по голове. Когда она оказалась у него, он по очереди сжёг каждую её конечность. Она умерла, только когда гореть начало её туловище.

Как бы то ни было, он отлично понимал неизбежную и окончательную, как обнаженная кость, истину: как бы ему ни хотелось, он не сможет начать с ней разговор. И её придётся убить. Как бы ему ни мешал интерес. Как бы его ни завораживала непонятная загадка её сходства с ним, которой суждено остаться неразгаданной.

С ней больше ничего не сделать.

Но каждый раз он не мог этого сделать.

Может, она умрёт от голода сама?

А пока – дольше останется здесь.

Однако было ещё кое-что.

Он до боли в костях хотел увидеть эмоции. Красивое лицо, искажающееся в муках боли, вызывало внутри него бурную вспышку разноцветного ослепительного фейерверка. Именно такое лицо, по его личному наблюдению, было способно показать эти благоговейные первобытные отклики души в ответ на его действия, как красивая мелодия извлекается из фортепиано посредством нажатия пальцами на клавиши, наиболее тонко и выражено. Секрет того, что божественная прелюдия была прекрасной, крылся в её названии. Когда живое существо чувствует и понимает приближение смерти, все процессы в его организме обостряются, выражаясь так красочно и живо, как никогда при других обстоятельствах. И высший пик – последние эмоции, отражающиеся на лике именно в тот момент, когда сердце замирает навечно. Они были самыми яркими. Не сравнимыми ни с чем.

Но только не её. Только не с ней.

Он вздохнул, выдвинул деревянный ящик старого письменного стола и достал оттуда чёрную шапку-маску с прорезями для глаз. Это был его принцип: никогда и ни в каких обстоятельствах не показываться жертвам без неё. Никогда не знаешь, как может обернуться охота. И этот принцип ещё никогда его не подвёл.