Последняя жертва

Доминик выбил стекло ударом ноги, пробежал через внутренний двор, перелез через шестифутовую ограду и оказался в переулке. Пробежал один проулок, затем другой и вышел на главную дорогу. Ему пришлось отказаться от плана «А», который состоял в том, чтобы выйти через переднюю дверь, запрыгнуть в украденную машину, на которой они с Эваном приехали сюда, а затем отправиться на квартиру, где он оставил свои немногочисленные пожитки. План «Б» заключался в том, чтобы пойти прямиком в арендованный гараж, куда он поставил «Мерседес» Одри. Но сначала нужно было удостовериться, что за ним не следят.

Он пробежал мимо магазинного ряда, никому не глядя в глаза, но понимая, насколько он выделяется в запачканной кровью одежде, с окровавленным лицом. Доминик сдавал в аренду немало помещений в этом районе, поэтому знал здесь все дороги и тщательно следил за тем, чтобы почаще менять направление. Он бежал через маленькие парки и церковные дворики, через стоянки и двухполосные дороги — куда угодно, лишь бы сбить с толку офицеров, которые позже будут просматривать записи с камер наблюдения, вычисляя, куда он направляется. Учитывая, как быстро он бежал и насколько много различных локаций миновал, даже полицейские ищейки не смогут вынюхать его след. Чем дольше длился этот бег, тем сильнее тело Доминика пыталось доставить нужное количество кислорода к его натруженным мышцам.

Он часто оглядывался через плечо или посматривал вверх, дабы удостовериться, что полицейские вертолеты не следят за ним с небес. Насколько мог видеть, он был совершенно один. И тем не менее продолжал бежать и менять маршрут, чтобы его не загнали в угол.

На этот путь ему понадобилось полтора часа, но в конце концов Доминик добрался до захваченного гаража; он был совершенно измотан, на бетонный пол с его лба капал пот. Согнувшись вдвое, он уперся ладонями в колени. Глотка горела от кислоты, поднявшейся из желудка, и Доминик сплюнул на пол, а потом зашелся лающим кашлем. Раздевшись донага, чтобы остыть, он понадеялся, что сердце вскоре прекратит попытки пробить дыру в его грудной клетке. Со времен учебы в университете он не бегал на такие расстояния — так быстро и так долго.

Выровняв дыхание, Доминик дернул за шнур, чтобы включить люминесцентную лампу-трубку. Он никогда прежде не ощущал такой жажды, но единственным вариантом была дистиллированная вода в старой бутылке — он держал ее здесь для автомобильного аккумулятора. Вкус у нее был затхлый, но она, по крайней мере, освежила его.

Вернулась дергающая боль в плечевом суставе. Яростная атака Бекки застала его врасплох, а болеутоляющие средства закончились. Это был уже второй вывих за последние несколько дней — и дважды сустав пришлось вправлять на место. Ошибкой было не ввести Бекке седативный препарат, как Доминик сделал с остальными. Он хотел, чтобы она оставалась в полном сознании и смогла оценить все, что он собирается с ней сделать. Но в своем плане он не учел ее инстинкт к выживанию.

Забравшись в машину, Доминик опустил солнечный козырек и со всех сторон осмотрел свой сломанный нос в горизонтальном зеркале. Ему тяжело было дышать через нос, и у него не было времени вправить его в доме Бекки. Взявшись двумя пальцами по обе стороны от ноздрей, Доминик досчитал до трех и резко дернул, чтобы вправить хрящ. Боль пронзила середину лица и вонзилась в голову, словно тысяча острых сосулек одновременно. Ожидая, пока она спадет, он смотрел в свои запавшие, лишенные души глаза, окруженные темными пятнами, и вспоминал то время, когда присутствие Одри зажигало в этих глазах свет. Казалось, это было давным-давно…

Перед глазами встал ее образ — такой, какой она была во Франции, во второе лето, когда они снова отправились в отпуск с ее семьей в арендованное шато в долине Луары, где проводили дни либо в блаженном ничегонеделании у бассейна, либо были заняты по горло тем, чтобы развлекать ее племянниц и племянника. Но ни он, ни Одри не были против этого. Доминик был очарован тем, как ее семья поддерживает такую прочную связь друг с другом. Иногда он чувствовал себя органичной частью их мира, в других случаях казался себе притворщиком, актером, который только и ждет, когда кто-нибудь выдернет коврик у него из-под ног и отберет все это. И спустя несколько дней этот «кто-нибудь» появился.

Сестра Одри, Кристина, находившаяся на четвертом месяце беременности, приехала вместе с детьми на следующий день после Одри и Доминика. Но ее муж Батист был в Лос-Анджелесе по делам и прибыл в шато лишь пять дней спустя. С его приездом семейная жизнь провернулась на оси. По крайней мере, так чувствовал Доминик.

Он едва мог выносить Батиста. Доминику казалось, будто тот превосходит его во всем — от лощеной внешности до образования, от происхождения до успешной карьеры. Батист наслаждался своим статусом альфа-самца, в то время как Доминик стоял намного ниже на социальной лестнице. И ненавидел Батиста за это.