Последняя жизнь принца Аластора

– Что… Что там? – шепотом спросила Нелл снизу. Ее лицо светилось в лучах потрескивающей магии.

Аластор ахнул. Его испуг ударил по моим барабанным перепонкам, помогая страху сильнее вонзить в меня когти. Я не понял, с кем говорил демон – со мной или с собой, когда услышал:

«Здесь атмосфера ужасной боли. Боль копилась здесь веками».

Эта камера была больше всех, что мы уже видели. Над нашими головами летало множество молний тревожной алой энергии, они собрались в шар, паривший, как маленькое солнце, под крышей башни. Магическая субстанция угрожающе мерцала и пульсировала, как будто у нее было сердце.

– Прю! – закричал я. – Где ты?

«Это демоническая сила. И, кажется, сила кого-то очень знакомого… Такое чувство, что…»

– Прю! Где ты?

Видимо, мы где-то свернули не туда, или тут был еще один тайный вход. Пруденс здесь не было. Я прошел через комнату и выглянул в единственное окно, в надежде увидеть сестру внизу. Отсюда, сверху, последствия Пустоты казались еще более ужасающими. Но до этого из башни Пиры, видимо, открывался отличный вид.

И это должно было быть самой жестокой пыткой. Вот твое королевство, прямо здесь, только руку протяни, но оно недоступно. И ты каждый день смотришь на то, что никогда не будет твоим. Понятно, почему она такой стала. Эта камера и была причиной. Ее злодейской предысторией.

«Она не злодейка, – холодно заметил Аластор. – Она… Она…»

– Где она? – спросила Нелл.

– Не знаю, – растерянно ответил я. – Никого нет. Возможно, здесь есть еще какой-нибудь выход.

Флора с оборотнями и Нелл тоже поднялись в камеру. Когда я увидел их, окутанных зловещим красным светом, по коже поползли мурашки. И стало еще хуже, когда Захарий взлетел к узкому каменному бордюру, огибавшему помещение. Призрак замер, и впервые за время нашего знакомства я увидел на его лице что-то, кроме презрения, – ужас.

Я подошел к нему, пытаясь понять, на что он так уставился.

– Что случилось?

На бордюре стояли четыре статуи, похожие на горгулий. На их лицах застыла агония. Даже по очертаниям тел можно было понять, что они ужасно мучились. Как будто камень когда-то жил и мог чувствовать. Они вызывали ужас, но еще страшнее было то, что из них как будто вытекали потоки магии, терзая их еще сильнее. Каждая светящаяся струйка шипела и устремлялась вверх, к алому шару.

«Это не статуи, – хрипло сказал Аластор. – Это мои братья».

– Твои братья? – повторил я.

– Раньше они ими были… – пояснила Нелл, подойдя ко мне.

Но я только молча смотрел вверх, не в силах ни слова произнести от ужаса.

– Мммф! – раздалось откуда-то мычание. – Проф-ф-пер! Профпер!

Я медленно повернулся, скользя взглядом по верхнему уровню башни, а потом, наконец, заметил Прю. Она была в той же одежде, что и тогда, в Салеме. Ее лицо было залито потом и измазано грязью. Сестру связали и заткнули рот кляпом.

Не может быть! Мы же ее видели…

Пышущий жаром шар пульсировал, шипя как раскаленный металл, который слишком быстро охладили. Он уменьшался, поглощая лучи магии один за другим…

Голову пронзила острая ослепляющая боль. Шатаясь, я отошел назад, чтобы прислониться к стене, и сжал голову руками. Остальные стояли ко мне спиной, не в силах оторваться от светового шоу. Я попытался подойти к люку в полу и вытянуть оттуда лестницу. Я должен спасти Прю!

– Оно затвердевает, – сказала Нелл, глядя на магический шар.

– Как бриллиант, – печально подтвердила Флора. – Жар и давление придают ему новую форму – форму кровавого ключа.

– Ключа? – переспросила Нелл. – Она может его использовать, чтобы попасть в Королевство Древних?

Внутри меня что-то дернулось. Сильно. Ноги заскользили по полу, невидимая сила тащила меня к затвердевающему шару. Я посмотрел на свои руки, они выглядели размытыми, как будто я нарисовал их акварелью.

«Нужно… срочно… убираться… отсюда… – задыхался Аластор. – Она заманила нас сюда. Она знала, что мы придем. Моя магия… тает…»

Я боролся с силой, тащившей нас, пытался вырваться. Мир вокруг тоже стал размытым. Внезапно я упал и сильно ударился коленями об пол, но почти ничего не почувствовал. Пол оказался испещрен метками. С каждым ударом сердца они то размывались, то фокусировались.

И это были не просто царапины. Это были слова. Я водил по ним пальцами, страх пробирал меня до костей. Некоторые линии были глубокими, их явно вырезали с терпеливой ненавистью. Другие почти стерлись от времени или были зачеркнуты.

Слова закручивались в спирали, они единственные оставались в тени в этой ярко освещенной камере. «Клинок» и «кремень», «гнилой» и «градус», «выгравированный» и «вой». Больше я ничего разобрать не смог. Между ними были линии, которые соединяли одни слова с другими, третьи были зачеркнуты. В сочетании они вообще не имели смысла: «гнилой градус», «отчаявшееся сердце» «клинок-кремень», «выгравированный вой» и…