Последние 100 дней

Я вполне мог бы обойтись без этого на удивление тягостного разговора. Но он заставил меня задуматься, не пора ли составить небольшой справочник по «раковому этикету». Он пригодился бы и больным, и всем, кто им сочувствует. В конце концов, сам я никогда ничего не скрывал о собственной болезни. Однако в то же время я не ходил по улицам с табличкой: «Спросите у меня все, что вы хотите знать о четвертой стадии рака пищевода с метастазами». Честно говоря, если вы не можете сообщить мне ничего нового об этой болезни, и только о ней, и о том, что происходит, когда метастазы уже затронули лимфатические узлы и легкие, то все остальное мне неинтересно. Уникальность болезни человека делает уникальным и его самого. Поэтому, если ваша личная история или история кого-то из ваших знакомых касается других органов, можете не трудиться рассказывать ее или хотя бы делайте это более сдержанно. Это относится и к депрессивным, тягостным историям (см. выше), и к тем, которые призваны поднять настроение и вселить оптимизм: «Моей бабушке поставили диагноз: «Терминальная меланома точки G ». Врачи почти отказались от нее. Но она была настойчива, одновременно прошла тяжелый курс химиотерапии и облучения... А недавно мы получили от нее открытку с вершины Эвереста». Ваша история не возымеет никакого действия, если вы не учтете, насколько хорошо или плохо чувствует себя ваш слушатель.

* * *

Обычно считается, что на вопрос «Как дела?» давать честный и развернутый ответ вовсе необязательно. Когда подобный вопрос задают мне, я отделываюсь загадочными отговорками: «Судить пока рано». (Если тот же вопрос задает мне кто-то из замечательных работников онкологической клиники, то я иногда отвечаю: «Сегодня у меня рак».) Никто не хочет, чтобы ему рассказывали о бесчисленных ужасах и унижениях, которые приходится переживать человеку, когда его собственное тело из друга превращается во врага. Никому неинтересно, что хронические запоры у вас сменились столь же хроническими поносами; что вас мучает чудовищный голод и в то же время вы страшитесь даже одного запаха еды; что вас буквально выворачивает наизнанку при абсолютно пустом желудке; что выпадение волос коснулось даже волосков в носу и из-за этого у вас постоянно течет из носа... Извините, но вы сами напросились... В осознании материалистического тезиса о том, что мы не имеем тело, а сами являемся телом, нет ничего забавного и приятного.

Но занять позицию «Не спрашивай, не говори» тоже невозможно. Это верный рецепт ханжества и двойных стандартов. Конечно, друзья и родственники не могут не задавать вопросов, продиктованных самыми лучшими чувствами. Чтобы они ощутили себя нормально, нужно отвечать максимально откровенно и не прибегать к каким-либо эвфемизмам или отрицаниям. И легче всего сделать это, сказав, что самое интересное в четвертой стадии то, что пятой просто не существует. Надо сказать, что меня тут же поймали на слове. Недавно мне пришлось смириться с тем, что я не смогу присутствовать на свадьбе моей племянницы в моем родном городе, университетском Оксфорде. Это меня страшно огорчило — причем по целому ряду причин. И тут один из моих самых близких друзей спросил: «Ты боишься, что больше никогда не увидишь Англии?» Казалось, что он задал вполне разумный вопрос. Меня тревожило именно это. Но его откровенность меня неприятно поразила. Да, я готов признавать тяжелое и неизбежное. Не стоит делать то же самое. Однако я сам напрашивался на этот вопрос. Сознательно сказав человеку о том, что в один прекрасный момент после очередных исследований и курсов лечений врачи могут сказать мне, что теперь речь идет только о «паллиативе»[78], я был потрясен, услышав в ответ: «Да, полагаю, наступает время, когда тебе придется задуматься о собственном уходе». Это было честное и откровенное резюме моих собственных слов. Но больной человек ощущает необъяснимое желание и потребность самому определять, что ему говорить можно, а чего нельзя ни в каком случае. Рак — это постоянное искушение быть эгоистом и даже солипсистом.

* * *