Последние бои Вооруженных Сил юга России

Команды бронепоездов «Непобедимый» и «Коршун» были присоединены к 75-му пехотному Севастопольскому полку. При команде бронепоезда «Коршун» отправилась в поход подвода, на которую были погружены снятые с боевого состава бронепоезда замки орудий и пулеметов. На ту же подводу погрузили и четыре мешка соли, каковая могла оказаться ценным платежным средством при покупке продовольствия во время похода. Три офицера бронепоезда «Коршун» были тяжко больны сыпным тифом. Удалось устроить их в Тираспольскую городскую больницу, снабдив солдатскими документами и соответственным солдатским обмундированием. Всем трем больным удалось выздороветь. Один из них попал затем в Польшу и присоединился в лагере к своим сослуживцам по бронепоезду.

При оставлении боевого состава бронепоезда «Генерал Духонин» был сожжен паровоз, сняты и утоплены замки орудий и уничтожены пулеметы. Команда бронепоезда присоединилась к команде штаба отряда генерала Бредова.

В. Савинский [153] Отступление [154]

В наш теперь седьмой класс вернулись все шестеро, которые пошли воевать, трое из них были ранены, но благополучно поправились. Романтичный патриотический порыв у молодежи остыл; неприглядная действительность войны, часто грубое обращение офицеров, а у некоторых из них бессмысленная и мстительная жестокость с пленными охладили первоначальное воодушевление. Настроение харьковских обывателей было неспокойное. Помимо возрастающей дороговизны, началось махновское восстание, охватившее широкую территорию южнее Харькова, и хотя на Левобережной Украине их довольно быстро ликвидировали, на Правобережной они крепко засели в районе Екатеринослава и Александровска. Успех махновцев легко объяснялся тем, что их поддерживали крестьяне, не желавшие возвращать землю помещикам, а к этому их часто принуждали при помощи воинских команд и поркой шомполами. О генерале Май-Маевском ходили нехорошие слухи об его пьяных кутежах с дебошами в загородных ресторанах города Харькова.

А на Московском направлении начались трудности. Взятый в начале октября Орел снова пришлось уступить, а в двухнедельной битве у ст. Касторная с конницей Буденного наши части были разбиты, и красная конница ринулась на юг. В начале ноября красные взяли Белгород и стали приближаться к Харькову. Надо было бежать, особенно участникам Белого движения. Мои товарищи начали возвращаться в свои части. Я тоже решил ехать в свою батарею, благо она находилась недалеко, на станции Синельниково, около Екатеринослава, на фронте против Махно.

После потери пушек около Поворина команда батареи не была расформирована, как того она боялась, а наоборот, ей сразу дали новые площадки с английскими в пять и две десятых дюйма пушками. По своим качествам эти орудия превосходили шестидюймовые «кане». Во-первых, они были гораздо скорострельнее, а во-вторых, во время стрельбы не было необходимости опирать их на рельсы. Кроме того, к ним были снаряды так называемого мгновенного действия, очень действенные для поражения живой силы противника. 18 ноября моя мать проводила меня на вокзал, и я на открытой платформе, ежась от холода, направился на юг. На батарее меня опять приняли в телефонную команду, но с братом я разминулся – он поехал в Харьков. Наша смена выехала под командой поручика Полторацкого[155] под Екатеринослав, в котором засели махновцы, взорвав железнодорожный мост через Днепр. Заставу у моста мы и обстреливали, так же как и некоторые места в городе, где, по нашим предположениям, они могли бы собираться. Большую часть времени, находясь на позиции, я проводил на наблюдательном пункте вместе с вольноопределяющимся Алешей, с которым очень подружился. Этот пункт находился на чердаке трехэтажного дома, стоящего к тому же на холме, недалеко от позиции, занимаемой нашей боевой площадкой. Там мы и томились от скуки и холода, наблюдая Екатеринослав, потому что поручик Полторацкий появлялся только изредка, когда надо было пострелять. Но там нас навещала симпатичная девушка Вера, жившая в этом доме, приносившая нам яблоки или чай, оживляя нас своим присутствием и болтовней.

Теперь жизнь на батарее была гораздо беднее, чем раньше. Меня поместили в теплушке на 12 человек, вместе с казаками главным образом Гундоровской станицы. С ними, с «отцами» (обычно принятое у них обращение), которые служили в войске еще с «действительной» до войны четырнадцатого, служить было даже удобнее, чем с вольноперами. Службу они знали хорошо, в работах не ловчили, между собой не спорили, друг над другом не насмехались и опасность переносили спокойнее. Любили петь они свои тягучие, ставшие уже историческими, песни и, как видно, не нервничали от тех ужасов, которые рисовало нам наше воображение в случае поражения. Продукты нам выдавали, и мы варили пищу на печке посредине теплушки.