Последние дни Нового Парижа

Может быть, подумал он, в этот самый момент в пригороде угнетенного города, этого края из краев, в комнате, полной лишенных гражданства, в стране, откуда они хотели сбежать, – может быть, здесь, пока они играют в дурацкие игры, показывая кукиш виновным в массовых убийствах, может быть, машина, которую он построил, чтобы произвести расчеты, нужные для того, чтобы глиняный человек смог ходить, чтобы слова и цифры воплотились и вмешались в происходящее, обретет совсем другой источник силы. Силы, способной причинить нацистам немало хлопот.

– Я знаю одну игру, – сказал Парсонс.

Никто на него не посмотрел.

Он побежал наверх и вернулся со своими механизмами. Сюрреалисты уже затеяли новый раунд. Парсонс следил, как они рисуют, пока подключал провода к батареям и бормотал могущественные слова.

– Что это вы делаете? – спросил Фрай, наконец-то заметив его странно выглядящую машину. – Это искусство? – И он торжествующе взглянул на Мириам.

Сюрреалисты тем временем передавали друг другу рисунки.

– Точно, – сказал Джек. – Это самое настоящее произведение искусства. – Он повернул переключатели, проверил датчики. Разместил в нужных местах комнаты кристаллы, вакуумные трубки, кусочки бумаги. – Подождите секундочку. Всего одно мгновение. Не разворачивайте их!

Сюрреалисты слегка удивились, но сделали, как он просил. Джек затаил дыхание, кивнул и, подключив коробочку из дерева и металла в центре, повернул последний переключатель.

По комнате пронеслась волна помех. Бретон нахмурился, Ламба засмеялась, Варо показала зубы. Все посмотрели на Джека Парсонса.

А он ахнул, стоило им раскрыть свои бумаги, потому что уже понял, что собой представляет эта игра, как она работает, что за тайны скрывает. Художники разгладили листы, на которых нарисовали – без плана сотрудничества – невероятные вещи.

Эти фигуры не эволюционировали и не были задуманы такими, какими получились. Они родились на пересечении мимолетных, пускай и отчетливых, идей и случайности. Батарея Парсонса щелкнула. Комната начала заполняться кое-чем невидимым.

Они нарисовали не демонов, не козлоподобных чудищ из Ада. Эти существа представляли собой объективную случайность во плоти, они были химерами новой эпохи.

Джек увидел фигуру с головой певчей птицы, ее телом были часы с болтающимся маятником, а ногами – масса рыбьих хвостов, искусно вырисованных пером и чернилами. Набросок медвежьей морды на гробе, идущем на клоунских ногах. Усатого мужчину, исполненного детской рукой, с телом пузатого леопарда и корнями, как у растения. Изысканные трупы дегустировали новое вино.

Художники засмеялись. Когда батарея Парсонса заполнилась, стрелки на датчиках качнулись. Ученый и оккультист чувствовал, как из этих голов, рисунков и комнаты вырываются потоки энергии и поступают в его провода.

Теперь люди захмелели не только от выпивки. Не только благодаря изысканным трупам, нарисованным ими, или какой-то другой игре. Их охватило такое чувство, будто что-то заканчивается, щелкает затвор. И да, сжимается на шее петля. Звучит последняя песня.

Они опять принялись за игру, стали творить зверей коллективного бессознательного. С каждым раундом становилось все темней. Деревья снаружи размахивали пальцами-веточками, словно жаждали вцепиться в искусство. От них исходили древесные воспоминания. Парсонс чувствовал, как образы, которые висели на этих ветвях, проникают в его машину.

Он моргал, замечая, как мимо проносятся фигуры, проблески, сущности, словно сошедшие со страниц сюрреалистических газет и порожденные играми сюрреалистов. Никто на него не смотрел.

Комната наполнялась историей сюрреализма в период упадка, Марксом, Фрейдом и совпадениями, революцией в городах, освобождением и случайностями. Знания изливались из каждого, но не убывали – зато люди пьянели и расслаблялись.

Ханс Беллмер, прятавшийся в холмах, вздрогнул. Его куклы и рисунки пером и чернилами зарядили батарею. Марку Шагалу снились сны, и стрелки приборов задергались, как припадочные. Клод Каон на своем острове посмотрела на Сюзанну Малерб с чрезвычайной настойчивостью, и они разделили гнев и любовь, разделили решимость. Нить протянулась от каждого из них к вилле Эйр-Бел.

И со всего мира во Францию полетели отголоски мечтаний и образов, трудов множества женщин и мужчин – ярость Симоны Йойотт и бунтующих студентов с Мартиники, гнев и восторг Сюзанны и Эме Сезера, навязчивые идеи Жоржа Энейна, красный хаос Арто, грезы Браунера, конструкты Дюшана, Каррингтон, Рене Готье, Лоранс Ише, Маар и Магритта, Этьена Леро, Миллер и Оппенгейм, Рауля Юбака и Элис Рахон, Рихарда Эльце и Леоны Делакур, Поля Нуже, Паалена, Тцары, Риуса, сотен других, о ком никогда не слышали и не услышат, но эти невоспетые адепты неистового искусства все равно представляли собой самую суть его сущности и служили вдохновением для других. И все это ворвалось в комнату. Сквозь стекло. Прямиком в батарею Джека Парсонса.