Последние дни Помпей

Понимая, что силы неравны и все зависит теперь от внезапного и отчаянного натиска, Лидон яростно бросился на Эвмолпа. Римлянин осторожно отступил, Лидон снова бросился вперед, но Эвмолп увернулся, меч скользнул по его доспехам, и в тот миг, когда грудь Лидона была открыта, римлянин вонзил меч между щитками панциря. Он не хотел нанести глубокую рану, но Лидон, ослабевший и измученный, сам упал вперед; острие вонзалось в его тело все глубже. Эвмолп выдернул меч. Лидон попытался выпрямиться, выронил меч, с размаху ударил гладиатора безоружной рукой и упал ничком на арену. Зрители и эдитор все, как один, подали знак пощады. Служители подбежали к Лидону и сняли с него шлем. Он еще дышал; его яростный взгляд обратился к врагу. Ремесло гладиатора уже наложило на него свой отпечаток, и ненависть застыла на этом лице, омраченном тенью смерти. Потом с судорожным стоном, вздрогнув, он поднял глаза кверху. Они остановились не на лице эдитора и не на лицах зрителей, пощадивших его. Он их не видел — его словно окружала огромная пустота. Только одно бледное, искаженное страданием лицо он узнал^ один горестный крик услышал среди гула толпы. Свирепость исчезла с его лица: мягкое и нежное выражение сыновней любви осветило его черты, потом и оно помутнело, стерлось. Вдруг его лицо стало ожесточенным и твердым, как раньше. Он уронил голову на песок.

— Унесите его, — сказал эдил. — Он исполнил свой долг.

Служители унесли Лидона в сполиарий.

— Вот всегдашний удел славы! — пробормотал Арбак, и взгляд, которым он окинул амфитеатр, был полон такого презрения, что у всякого, кто встречалсяс этим взглядом, перехватывало дыхание и одно чувство заглушало все остальные — суеверный страх.

Снова забили благовонные фонтаны; служители посыпали арену свежим песком.

— Выпустите льва и приведите афинянина Главка, — сказал эдитор.

И в амфитеатре воцарилась мертвая тишина. Все замерли в напряженном ожидании, охваченные глубочайшим ужасом, который, странное дело, был приятен этим людям!

ГЛАВА III

Саллюстий и письмо Нидии

Трижды просыпался Саллюстий в то утро и всякий раз, вспомнив, что сегодня его друг должен умереть, снова с глубоким вздохом впадал в целительный сон. Единственной его целью в жизни было оградить себя от неприятностей, а если это было невозможно, он, по крайней мере, старался забыться.

Наконец он приподнялся и, как всегда, увидел у своего ложа любимого вольноотпущенника. Саллюстий, у которого была благородная страсть к изящной словесности, привык по утрам читать час-другой, прежде чем встать.

— Сегодня не надо чтения! Не надо Тибулла! Не надо Пиндара! Пиндар! Увы! Увы! Одно его имя напоминает мне про игры — ведь их унаследовала нашажестокая арена. Там уже началось?

— Давно, Саллюстий! Разве ты не слышал звуки труб и топот толпы?

— Да, да, но, благодарение богам, я дремал, и стоило мне перевернуться на другой бок, как я снова уснул.

— Гладиаторы, наверно, давно уже на арене.

— Бедняги! Никто из моих рабов туда не пошел?

— Конечно, нет: ведь ты им строго запретил.

— Хорошо. Скорей бы кончился день! А что это за письмо вон там, на столе?

— Это? А, его принесли тебе поздно ночью, когда ты был слишком… слишком…

— …пьян, чтобы его прочесть? Неважно, оно наверняка не срочное.

— Распечатать его, Саллюстий?

— Да, может быть, это меня развлечет. Бедный Главк!

Вольноотпущенник взял письмо.

— Написано по-гречески, — сказал он. — Наверно, от какой-нибудь образованной дамы. — Он пробежал письмо глазами, но не сразу разобрал кривые строчки, нацарапанные слепой девушкой. Потом на лице его отразилось волнение. — Всемогущие боги! Благородный Саллюстий! Что мы наделали! Слушай! «От рабыни Нидии Саллюстию, другу Главка. Меня держат под замком в доме Арбака. Спеши к претору. Добейся моего освобождения, и мы еще успеем спасти Главка от клыков льва. Здесь есть один узник, его показания могут оправдать афинянина. Он был свидетелем преступления и готов доказать, что убийца на свободе и этого негодяя никто не подозревает. Не теряй ни минуты! Приведи с собой вооруженных людей, потому что можно ожидать сопротивления, и хорошего кузнеца, чтобы взломать дверь темницы. Ради всего святого, ради праха твоего отца, не теряй ни секунды!»

— Великий Юпитер! — воскликнул Саллюстий, вздрагивая. — И в этот день, быть может даже в этот самый час, он умирает. Что же делать? Скорей к претору!

— Это бессмысленно. И претор, и эдил Панса, устроитель игр, — плоть от плоти толпы! А толпа и слышать не захочет об отсрочке. Теперь уж их не остановить. Кроме того, если действовать открыто, хитрый египтянин будет предупрежден. А он явно заинтересован скрыть все это! Нет! К счастью, все твои рабы дома…