Последние дни Спартака

Мы долго шли по берегу, кое-где щетинившемуся нестройными рядками торчавших из воды камышовых зарослей, местами коричневато-сухостойных, прошлогодних. Миновали «мою» заводь, перешли по короткому, в метр длиной, составленному из двух нешироких железобетонных плит, мостику, почти касавшемуся нижним краем весело бегущего к реке ручья, и словно преодолели невидимую грань, за которой будто цвела иная жизнь. Сразу невыразимо остро пахнуло травой и полевыми цветами – за ручьем березовая рощица заканчивалась, и дальше, под самую грань горизонта до смутно темневших квадратов чьих-то чужих и далеких домов, разбавленных островками яблоневых и вишневых садов, и белой, величественной церквушки на холме над ними, простирался заливной луг, высохший и зацветший по лету. Когда-то, в прежние времена, здесь располагался городской выгон, куда пастухи выводили общественные стада. Сейчас же на лугу маячили лишь несколько коров.

Внезапно Настя остановилась и обернулась ко мне. Ее глаза крепко впились в мои, играя озорными бликами, а губы снова тронула легкая, невесомая улыбка.

– Остановимся здесь? Посидим в траве?

Мы сошли с тропинки, углубились метров на пятнадцать по лугу, выбирая подходящее место. Нашли, и я, без лишних слов, расстелил на траве захваченное с собой одеяло.

Настя первой опустилась на него, набок, совсем по-домашнему подогнув под себя ноги; следом присел и я. Некоторое время мы сидели без движения и молчали, просто наслаждаясь очарованием погожего июньского дня. Уже было не жарко, и воздух был не так густ и тяжел, как в часы полуденной истомы; время близилось к вечеру, и пронзительно-яркая, чистая, небесная синева постепенно темнела, широко подернувшись едва еще приметной лилово-фиолетовой дымкой с востока.

Наступала самая приятная, самая откровенная пора, когда жизнь вокруг отмирала и на стыке стихий счастливо щебетала и струилась вокруг; когда неизвестно откуда брались новые силы, и жить хотелось до омерзения. Настя была опьянена этим новым для нее чувством. Она то и дело вскидывала вверх голову, прикладывала козырьком руку ко лбу, щурилась и звонко смеялась, пряча под плотными, частыми ресницами повлажневший от тускнеющего, но все еще полного сил солнечного света, взгляд. Иногда на ее лоб, закрывая от меня левый глаз, косо ниспадала длинная, золотившаяся в лучах стареющего солнца, челка, которую она машинально закидывала рукой за ухо. Должно быть, челка мешала ей, но мне нравились эти волшебные, одному мне понятные мгновения.

Лицо Насти неуловимо изменялось, приобретая озорные черты робкого подростка, и проступала истинная ее натура, легкая, воздушная, прекрасная и манящая до слез. Настя же, казалось, совершенно не замечала моего интереса. Она о чем-то непринужденно болтала, весело и задорно сыпала словами. А я, рассеянно слушая ее и изредка, чаще невпопад, что-то отвечая, украдкой, стыдясь своих чувств, ловил взглядом ее лицо и думал о том, что волну восхищения и приятно волновавшей радости вызвал вовсе не чудесный день и не река с ее магической, притягательной силой. Все это было вполне обыденным, уже не раз пережитым и прочувствованным прежде; меня же переполняло иное настроение.

Настя тоже будто что-то почувствовала, повернула ко мне голову и мягко улыбнулась. Ее взгляд растворялся в глубине моих глаз, словно пытаясь проникнуть в тайники моей души.

– Хорошо, правда?

– Хорошо, – согласился я.

Мой ответ неожиданно развеселил ее, и она со звонким, далеко разлетающимся вокруг смехом откинулась на спину. Закрыв глаза, Настя лежала на одеяле, широко раскинув в стороны руки. Я невольно залюбовался ею. Ее губы чуть приоткрылись, обнажая сахарно-белые, ровные зубы, и слегка подрагивали, будто побеспокоенная сорвавшейся с ивового листка каплей речная вода. Челка вновь капризно упала на ее лицо, но Настя даже не пыталась ее убрать. У нее были густые, длинные, волосы цвета спелого пшеничного колоска.

– Если долго смотреть в небо, то можно увидеть ангелов, – нежно проворковала она, слегка прищурившись и впившись цепким, всевидящим взглядом в призрачно-синюю небесную высь.

Но мне было не до ангелов, иные чувства все больше овладевали мной, и я уже не мог равнодушно думать и говорить. Я продолжал следить за Настей, любуясь изяществом правильно вычерченного овала лица, узким, подковой выгнутым подбородком, резко изгибающимися над веками ресницами. Она дышала ровно, но глубоко, жадно хватая воздух слегка раздувающимися ноздрями. Ее небольшая грудь вздымалась в такт дыханию под простенькой синей тенниской. Стыдясь еще пуще, я неумело скользнул взглядом по шортам салатового цвета, остановился на мягком сдобном полукружии смуглых колен…

Когда взгляд мой проделал обратный путь, Настя, не отрываясь, смотрела на меня. В ее зрачках вновь заплясали веселые чертики, а в уголках глаз собрались крохотные, дугой разбегающиеся по разной длине лучики морщинок.

– Ты мне тоже нравишься, – серьезно сказала она.