Последние дни Сталина

В конце января власти стали подготавливать текст адресованного Сталину письма, которое должны были подписать видные еврейские деятели культуры и науки, а также представители военных ведомств. В число потенциальных подписантов включили даже Лазаря Кагановича[183]. К некоторым обращались индивидуально, других массово вызвали в редакцию Правды, рассчитывая, что они поставят свои подписи на месте. Текст этого письма — по крайней мере, его первоначальный вариант, который показывали людям, — впоследствии так и не был обнаружен, и те, кто упоминали о нем, могли поделиться лишь общим впечатлением от прочитанного. Но мы знаем, что письмо сильно их напугало. Поэтесса Маргарита Алигер сидела рядом с Василием Гроссманом в редакции Правды, когда они оба подписывали письмо. Гроссман был очень расстроен и бормотал, что сразу же после собрания ему нужно встретиться с Эренбургом. В интервью Алигер также вспоминала, как двое незнакомых ей работников культуры встали и начали громко протестовать против письма, отказываясь ставить свои подписи[184].

К Илье Эренбургу нашли другой подход. В своих воспоминаниях он мог лишь намекать на то, что ему пришлось пережить, оставив короткий и загадочный рассказ о событиях того февраля:

События должны были развернуться дальше. Я пропускаю рассказ о том, как пытался воспрепятствовать появлению в печати одного коллективного письма. К счастью, затея, воистину безумная, не была осуществлена. Тогда я думал, что мне удалось письмом переубедить Сталина, теперь мне кажется, что дело замешкалось и Сталин не успел сделать того, что хотел. Конечно, эта история — глава моей биографии, но я считаю, что не настало время об этом говорить[185].

В разговоре со своим другом, московским художником Борисом Биргером, Эренбург раскрыл множество подробностей, касающихся этого эпизода[186]. Кремль поручил сбор подписей двум широко известным в Москве деятелям еврейской национальности — историку и академику Исааку Минцу и сотруднику редакции ТАСС Якову Хавинсону, известному под псевдонимом М. Маринин. Примерно через две недели после объявления о раскрытии заговора врачей они приехали к Эренбургу на его подмосковную дачу и стали уговаривать подписать коллективное письмо, которое должно было появиться на страницах Правды. Однако Эренбург отказался ставить свою подпись и выставил их вон. В тот момент Эренбургу показалось, что они прибыли к нему по собственной инициативе.

Еще одного писателя, Вениамина Каверина, вызвали в редакцию Правды. Когда Хавинсон показал ему письмо, Каверин спросил, подписал ли его Эренбург. Ему ответили, что с Эренбургом все согласовано и он подпишет. Каверин не поверил Хавинсону. Он объяснил, что ему нужно подумать, после чего вышел из здания Правды и направился прямо к Эренбургу домой. Эренбург подтвердил, что ничего не подписывал и что разговор с Минцем и Хавинсоном был «предварительный». Что касается подписи, он посоветовал поступать «так, как вы сочтете нужным». В конце концов Каверин оказался одним из немногих, кто не стал подписывать письмо[187].

Но Минц и Хавинсон еще не закончили с Эренбургом. Ближе к концу месяца они приехали к нему в квартиру на улице Горького в центре Москвы. Эренбург вновь отказался ставить свою подпись, сказав им, что это может «принести вред» стране. Затем он предложил несколько редакторских поправок, призванных смягчить тон письма и создать впечатление, что, какие бы планы ни обсуждались, они не коснутся всех евреев без разбора. Минц и Хавинсон привезли поправки Эренбурга Маленкову, а тот показал их Сталину. Диктатор одобрил изменения, и в результате появился еще один вариант письма. Но вопрос о подписании письма самим Эренбургом оставался открытым. Маленков приказал Минцу и Хавинсону получить его подпись.

Они вернулись в его московскую квартиру 3 февраля, на сей раз полные решимости выполнить свое поручение. Когда Эренбург отказался подписывать даже этот вариант с изменениями, они дали ему понять, что на его подписи настаивает сам Сталин. Сегодня, по прошествии более шестидесяти лет, исследователям удалось найти вариант письма с внесенными Эренбургом правками — тот самый, который Минц и Хавинсон показывали ему вечером 3 февраля.