Последние дни Сталина

Подобный спектр реакций наблюдался и в Венгрии. Был объявлен официальный период национального траура. На несколько дней закрывались все театры и отменялись спортивные мероприятия. Официальная пресса превзошла себя в славословиях Сталину, доходило даже до обещаний рабочих на заводах в знак уважения к покойному увеличить выработку. На траурном заседании венгерского парламента в воскресенье 8 марта присутствовал весь дипломатический корпус. По оценкам американского посольства, мероприятия проходили «заурядно и не вызвали общественного интереса». Но на следующий день, когда одновременно с похоронами в Москве по всей Венгрии должны были состояться публичные церемонии и прекращение на пять минут работы предприятий, западные дипломаты единодушно отказались участвовать в возложении венков к памятнику Сталину в Будапеште. Единственным исключением стал посол Турции, который сдался после четырех телефонных звонков из венгерского Министерства иностранных дел. Турецкое правительство посчитало необходимым проявить больше уважения, чем прочие европейские страны, ведь по приказу Сталина Советский Союз в ноябре 1938 года послал представительную делегацию на похороны Мустафы Кемаля Ататюрка, основателя Турецкой республики[242].

Официальные лица в Восточном Берлине ожидаемо организовали полномасштабный траур, привязав тысячи метров черного крепа к флагам СССР и ГДР в советском секторе. «Они свисают с карнизов домов, развеваются над киосками с сосисками на станциях метро», — писала The New York Times. Толпы собрались вокруг установленной в городе статуи Сталина высотой в два этажа. «Эта статуя и ее пьедестал чем-то неуловимо напоминают усыпальницу Ленина на Красной площади в Москве. У пьедестала и на окружающем его газоне ярус за ярусом громоздились огромные цветочные венки». Одна восточногерманская профсоюзная газета попыталась выразить чувства своего правительства. Но в тексте опубликованной ею телеграммы с соболезнованиями от имени коммунистов ГДР была допущена ошибка, из-за чего Сталин оказался «великим борцом за сохранение и укрепление войны во всем мире». В Западном Берлине царили совсем другие настроения. Разносчики вечерних газет встречали всеобщее одобрение, выкрикивая: «Сталин пошел навстречу требованиям народа — он умер!»[243]

Китайское руководство нашло более подобающие способы почтить память Сталина. Мао Цзэдун в сопровождении членов китайского Политбюро, в том числе премьер-министра и министра иностранных дел Чжоу Эньлая, посетил советское посольство, чтобы выразить свою «глубокую скорбь». Мао «пытался держать себя в руках и не показывать эмоций, но не справился», вспоминал один советский дипломат. В глазах его стояли слезы, а Чжоу Эньлай и вовсе разрыдался на пару с советским послом Александром Панюшкиным. Смерть Сталина стала поводом для дальнейшей идеологической обработки общества. Как сообщалось, около 50 тысяч китайских коммунистов изучали доклад Маленкова на XIX съезде партии в октябре предыдущего года. Особое внимание они уделили теоретической статье Сталина о советской экономике. А Чжоу Эньлай лично возглавил делегацию из восемнадцати человек, вылетевшую в Москву, чтобы от имени китайцев выразить скорбящим товарищам свою солидарность[244].

Но Мао Цзэдун в Москву не поехал и единственный из коммунистических лидеров стран советского блока остался дома. Его жена Цзян Цин в марте того года как раз находилась в Москве на лечении. Из-за болезни и незнания русского языка она с помощью своего официального переводчика могла обсуждать смерть Сталина лишь в кругу других пациентов и медицинских работников правительственного санатория, где ее лечили. В ее окружении все говорили, что Мао следует приехать в Москву на похороны. Цзян Цин предпочла не высказывать своего личного мнения, дав понять, что решение должны принять сами руководители Китая.

Возможно, что, помимо холодной погоды, у Мао были и другие причины остаться в Пекине. В январе 1953 года Мао узнал, что Сталин контролирует его разговоры с другими китайскими лидерами. Сотрудники советских органов, командированные в Пекин, явно не без помощи своих китайских агентов установили в спальне Мао микрофоны. Обнаружив подслушивающие устройства, Мао был в бешенстве и направил Сталину письменный протест. Сталин в ответ изобразил невинность, заявив, что «понятия не имел о том, какими неблаговидными делами занимаются в Китае некоторые сотрудники МГБ»[245].