Последние дни Сталина

После смерти Сталина Агентство взаимной безопасности выдвинуло несколько агрессивных предложений. Возглавляемое Гарольдом Стассеном, ведущей фигурой в Республиканской партии и президентом Пенсильванского университета, агентство настаивало на проведении «секретных» и «неконвенциональных операций», рассчитывая вывести из равновесия кремлевских лидеров и внести раскол в их ряды. К 9 марта — дню похорон Сталина, был подготовлен широкий диапазон амбициозных рекомендаций. Как и некоторые другие, Стассен выступал за проведение встречи министров иностранных дел в надежде на то, что она станет подготовкой к совещанию на высшем уровне между Эйзенхауэром и Маленковым. Но подлинное намерение Стассена состояло в манипулировании советскими лидерами. Он полагал, что Маленков не захочет выпустить Молотова за рубеж. «Вероятно, к Молотову… обратятся за советом, и, что бы тот ни посоветовал, вокруг него начнут сгущаться подозрения». Кроме того, Стассен считал, что Белый дом может использовать Берию в своих целях, пригласив того в Берлин на встречу с Уолтером Беделлом Смитом и с ним самим, чтобы договориться о «неприкосновенности и организованном коридоре для тех, кто желает покинуть Советский Союз и перебраться в Западный мир». Стассен был уверен, что, если удастся заманить Берию на встречу, посвященную вопросу о беженцах, это вызовет беспокойство и подозрения в Кремле. Но это было еще не все. Он также хотел, чтобы с помощью лояльных журналистов Белый дом насаждал в прессе ложную информацию о том, что Маленков, подобно Мао Цзэдуну, планирует расправиться с другими коммунистическими лидерами и что беженцы из-за железного занавеса знали о «взаимных интригах среди четверки высших кремлевских руководителей»[343]. По всей видимости, Стассен был уверен, что тем самым сможет посеять достаточно тревоги и подозрительности по всему советскому блоку, чтобы ответственные работники предпочтут спасаться бегством, лишь бы не стать жертвами очередной чистки, развязанной новым кремлевским вождем. Стассен был готов предоставить этим людям убежище на Западе. Но его планы были сразу же отклонены.

Два дня спустя старшие советники Эйзенхауэра собрали Совет национальной безопасности на решающее заседание. Свои соображения представил Чарльз Дуглас Джексон. Он призывал провести встречу министров иностранных дел США, СССР, Великобритании и Франции, а также настаивал на том, что президент должен обратиться с важным внешнеполитическим посланием к «советскому правительству и народу России»[344]. Но и у Эйзенхауэра, и у Фостера Даллеса нашлись возражения. К этому времени президент пересмотрел свою точку зрения, «вспоминая собственный опыт прошлых встреч представителей четырех держав» и то, как Советы использовали их в качестве платформы для своей пропаганды. Он не стал поддерживать идею саммита четырех. Фостер Даллес опасался, что подобная инициатива, заявленная в одностороннем порядке, нанесет ущерб отношениям как с Францией, так и с Великобританией и может даже привести к падению союзных правительств в Риме, Бонне и Париже. «Советский Союз сейчас занимается похоронами в своем доме, и, возможно, лучше подождать, пока тело предадут земле, а скорбящие разойдутся по домам читать завещание, прежде чем начинать нашу кампанию и вносить раздор в семью. Если мы выступим преждевременно, это может лишь укрепить единство советской семьи и подорвать солидарность свободного мира»[345]. Кроме того, он опасался, что в случае, если Москва и Вашингтон начнут переговоры, поддержка идеи ЕОС ослабнет, так как появится пусть и отдаленная, но возможность, что Кремль даст добро на воссоединение Германии в обмен на гарантии ее нейтралитета. Для Фостера Даллеса, по словам Ростоу, «исходная позиция Запада на переговорах с Москвой о судьбе Германии была бы сильнее в случае создания ЕОС, чем без него»[346]. После этого собравшиеся решили отказаться от идеи большого президентского обращения, полагая, что его «нужно отложить до тех пор, пока не представится подходящий случай», как будто смерть Сталина сама по себе не была таким случаем[347]. Джексон покидал заседание с нескрываемым разочарованием, не понимая, «со щитом он или на щите»[348]. Администрация по-прежнему разрывалась между противоположными стремлениями. С одной стороны, важно было найти способ досадить Кремлю в момент большой неопределенности, с другой — воздержаться от инициатив, которые могли бы поставить под угрозу союзнические отношения с западноевропейцами. В то же время Эйзенхауэр осознавал, какие перспективы открылись со смертью Сталина, и открыто заявил, что «готов и желает встретиться где угодно с кем угодно из Советского Союза при условии, что фундаментом встречи будет честность и практичность»[349]. Пока, однако, президент не стал выступать с большой речью и рассматривать идею встречи с новыми лидерами СССР.