Последние дни. Том 2

– Нет, – возразила она, глядя на телефон, как будто ожидала, что он сейчас издаст какой-то устрашающий звук или вспыхнет, после чего у них останется лишь несколько секунд, чтобы сбежать из комнаты, – ты должен был хоть что-то ответить, и твое первое «хм-мхм» спровоцировало его на несколько фраз. – Когда она вскинула взгляд на Кокрена, ее зрачки были величиной с булавочную головку, и под подбородком дергались напряженные мышцы. – Это Дженис впустила его. Будь она проклята, меня тошнит от того, что он… – она расправила пальцы и тут же крепко стиснула их в кулаки, – здесь, во мне. – Она пошевелила губами и сплюнула на ковер. – Мне срочно нужен «Листерин». По крайней мере, он торчал не настолько долго, чтобы у меня пошла кровь из носа или сильно разболелись зубы… И он, получается, не сказал Арментроуту, где мы находимся. – Она взглянула на черные пластиковые часики, которые носила на руке вместо zeitgeber, выданные ей в больнице. – Сколько времени прошло с тех пор, как я вызвала мать для разговора с тобой?

– Э-э… пять минут?

Пламтри раздраженно покачала головой.

– Пять минут в самом конце для некоторых из них, – строго сказала она, – но их тоже нужно жарить и добавлять к тому, что готовится отдельно. Конечно, лук должен сохранять остроту и хрустеть на зубах, но другие ингредиенты должны чуть ли не таять, и поэтому их так долго обрабатывают.

«Вы, Мамаша, спасли меня от позора», – подумал Кокрен, оправившись от мимолетного изумления.

– Как вам будет угодно, миссис Плезант. – На самом деле, личность старухи неожиданно оказалась потрясающим поваром и за последнюю неделю пару раз приготовила джамбалайю с черным соусом, вызвавшую восторг даже у вечно озабоченного Мавраноса. Теперь Кокрен сообразил, что, войдя в дом, уловил запах поджаренного лука. – Вы говорите о том, что у вас сейчас шкворчит?

– Да, beef bourguignon и баклажановые pirogis, – ответила она. Когда в тело Пламтри вселялась Мамаша Плезант, ее лицо обретало чуть ли не азиатские очертания и веки глаз набухали. – Тебе досталось три pirogis. Разве тебе не хочется узнать, какая у них начинка?

Он понимал, что она рассуждает уже не об обеде, и не сомневался, что угадал, о чем шла речь.

– Думаю, что с начинкой одного я разобрался, – мрачно сказал он, – по крайней мере, на сегодня. Надеюсь, что над этим ломает голову и кто-нибудь другой (хорошо бы, чтоб она сама!), тогда мне станет полегче.

– Ты здесь, в частности, и для того, чтобы думать обо всем, – прозвучал изо рта Пламтри сильный голос старухи. – Да, каждый из вас был выбран отчасти за ум и сообразительность, но у каждого из вас есть определенная задача. Каждый из вас, подобно трем мудрецам, в эти январские дни Богоявления принес подарок вашему беспомощному владыке. Вот ты, Костыль Кокрен, знаешь, какой подарок ему принес? Знаешь ли, что должен отдать?

Кокрен задумался. Призрак Нины, его ставшая теперь беспредметной и изначально обманутая любовь к ней? Ну да, бог, похоже, этого и хотел, но теперь у него должна быть какая-то другая цель.

– Это как-то связано, – сказал он, – с моей отметкой на руке.

Белокурая голова Пламтри кивнула.

– Если на сей раз все пройдет хорошо, если вы все благородно сделаете то, что в своем великодушии просит от вас бог, в середине лета король Крейн будет жив, и у тебя больше не будет отметки бога.

Кокрен понял, что стоит, разинув рот, закрыл его и сказал:

– Так вот почему я оказался здесь и во всем этом участвую? Чтобы отдать (как назвала его отметину Анжелика в разрушенном храме в конце полуострова яхтенной марины?) знак Диониса?

– Но это единственная причина, по которой тебе было позволено получить этот знак.

– Позволено?… – Кокрен почувствовал, как его щеки налились жаром. В баре «Маунт-Сабу» в Беллфлауэре, когда Дженис спросила, почему он не удалил родимое пятно, он сказал: «Я им, пожалуй, даже горжусь – это мой отличительный знак винодела, почетный боевой шрам». И он вспомнил, как призрак Нины говорил ему, что, когда он сунул руку под ножницы, чтобы спасти бога, тридцать четыре года назад, он был подобен Андроклу, который в старинной легенде осмелился вытащить занозу из лапы льва, после чего льва связал с ним долг благодарности. И сейчас Кокрен не на шутку удивился той боли, которую испытал, узнав, что в его собственном случае он, очевидно, предназначался только для того, чтобы навязать золотому зверю благосклонность к кому-то другому, кому-то более ценному, – и что сам он ничего здесь не значил. «Как и любовь моей жены», – подумал он.

– Значит, бог затеял все это, – сказал он, с трудом сдерживаясь, чтобы не захихикать, – лишь для того, чтобы я просто взял на себя повинность перед Скоттом Крейном? Почему же бог не позволил этому гребаному… Этому драгоценному Крейну самому включиться в дело, оттяпав полруки себе?