Милюков(вскакивая с места, подходя к креслу П-ва, повышенным тоном): Вы хотите знать, что произошло? Я вам скажу: человек, который служит вместе со Штюрмером, при котором освобождён Сухомлинов, которого вся страна считает предателем, освобождён Манасевич-Мануйлов; человек, который преследует печать и общественные организации, не может быть нашим товарищем. Говорят при том об участии Распутина и Вашем назначении.
Протопопов:Я отвечу по пунктам: что касается Сухомлинова, он не освобождён, а изменена лишь мера пресечения.
Милюков(перебивая его): Он сидит у себя дома под домашним арестом и просит о снятии его.
Протопопов:Да, печать от меня не зависит. Она в военном ведомстве. Но я ездил к Хабалову и освободил «Речь» от предварительной цензуры. О Распутине я хотел бы ответить, но это секрет, а я здесь должен говорить «для печати». П. Н. закрывает мне рот, чтобы я не мог объясниться с товарищами. Я мог бы ожидать после нашей совместной поездки за границу, что, по крайней мере, сердце заговорит и смягчит отношения; но, по-видимому, я ошибался. Что же делать. Я хотел столковаться, но если этого нельзя и ко мне так враждебно относятся, я принуждён буду пойти один.
Шингарёв:Прежде, чем товарищески беседовать, нужно выяснить вопрос, можем ли мы ещё быть товарищами. Мы не знаем, каким образом Вы назначены. Слухи указывают на участие в этом деле Распутина; затем Вы вступили в М-ство, главой которого является Штюрмер – человек с определённой репутацией предателя. И Вы не только не отгородились от него, но, напротив, из Ваших интервью мы знаем, что вы заявили, что ваша программа Штюрмера и что он будет развивать вашу программу с кафедры Гос. Думы. В Ваше назначение освобождён другой предатель, Сухомлинов, и вы заняли место человека, который удалён за то, что не захотел этого сделать. При вас же освобождён Ман.-Мануйлов, личный секретарь Штюрмера, о котором ходят самые тёмные слухи. И, наконец, в происходящих теперь рабочих волнениях Ваше М-ство, по слухам, действует, как прежде, путём провокации, пуская в рабочую среду возможные слухи. Вы явились к нам не в скромном сюртуке, а в мундире жандармского ведомства. Вот обо всём этом мы желали бы слышать от Вас, прежде чем определить, каковы должны быть наши отношения.
Протопопов:Я пришёл сюда с целью побеседовать с вами. А теперь выходит, что я присутствую здесь в качестве подсудимого. Притом вы можете говорить всё, что вам угодно, тогда как мне П. Н. зажал рот своим заявлением, что то, что я скажу, появится завтра в печати. При этих условиях я не могу говорить многих интимных вещей, которые опровергли бы те слухи, которым вы напрасно поверили. Например, Распутина я видел несколько лет тому назад, при обстановке, совершенно далёкой от нынешней. Я личный кандидат государя, которого я теперь узнал ближе и полюбил; но я не могу говорить об интимной стороне этого дела. В Департамент полиции я взял человека мне известного и чистого. Я допрашивал чиновника этого Деп-та Васильева об их приёмах; я спросил его строго: «Ну, а ещё что есть у вас?» Он отвечал: «Есть сотрудники». – «А ещё?» – Он бледнел и краснел, потом встал предо мной и сказал, «что больше ничего нет». Провокаций у нас теперь нет (голоса: «А роль Курлова при Столыпине?»), Курлова обвиняют напрасно. (Милюков: «А записка Новицкого?»). Ну, вот, вы верите разным запискам. Столыпин убит не по его вине. Курлов до убийства его был уже назначен сенатором. Об этом у меня в столе есть бумаги. Столыпин говорил мне, что ездил со своим начальником охраны потому, что тогда чувствовал себя безопаснее. Что же делать, если оказалось, что много белых мышей и ни одной белой лошади. Много доказательств мошенничества – и ни одной измены.
