Последние гардемарины (Морской корпус)

Как зачарованные слушали зрители, наслаждаясь мелодекламацией.

Эфигения осуждена. Строгие судьи-старцы в белых одеждах поднялись со своих мраморных кресел и гонят ее в подземелье.

Последний вопль гречанки, последний аккорд нежных струн. Она сошла с последней ступени и тяжелая медная дверь закрылась за нею на вечность.

Последнее слабое стенание, последний вздох и звук. Тишина. Смерть.

И бурные крики. Звонкие рукоплесканья. Лиловая фата скрывает загоревшееся лицо, но под нею сияет довольная и гордая улыбка.

Наступила ночь. С моря потянул в залу ночной ветерок.

Гости и исполнители шумною толпою уходили по заснувшему парку домой в белые флигеля, громко и искренно восхищаясь очаровательным концертом Александра Николаевича.

Через пол часа все затихло.

В окнах флигелей потухли огни. Только черная волна шепталась с камышами и поблескивали голубые звезды в этой водной черноте.

В опустевшей зале на закрытом пианино тихо умирали душистые сирени.

НИНА – УНДИНА МАЯКА И 2-Й КОРДОН

В одно из воскресений, после завтрака, дежурный кадет обегает роту со списком: «Господа! – кричит он, – кто хочет в экскурсию с ротным командиром? – Куда ведет? – спрашивают голоса. – На второй кордон, в лес, к обрыву. – Запиши меня! и меня! и меня!..

Набирается человек 20–30 желающих, не имеющих родных в Севастополе и окрестностях.

Ротный служитель приносит от хозяйки корзину с бутербродами (хлеб, масло, котлеты), во фляжках у каждого вода на дорогу. В руках палки для гор, за спиной два, три ружья, для стрельбы в цель.

Кадет докладывает мне: идущие на прогулку во фронте. Выхожу и я в том же снаряжении, пересчитываю, записываю, осматриваю обувь. Двинулись. Пошли. По участку корпуса идем фронтом, там за воротами поле, горы, там пойдем вольно, кто, как умеет и может, где и побежим, где поскачем через пни и канавы, на то и молодость и силы, а с молодыми и сам молодеешь. Вот, в одно из таких воскресений, собрав кадет моих, прошел я по шоссе к воротам и, дойдя до них, услышал крик женщины или девушки далеко в поле за корпусной стеной. – Спасите, помогите! Ой, спасите! – Мигом открылись ворота. С ружьями и палками на перевес бросился я с кадетами в поле на этот отчаянный голос. Бежали мы, как дикие лошади, с гиком и свистом, как печенеги, и через минуту, другую окружили девушку румяную, загорелую, крепкую, которая протягивала к нам руки и заливалась слезами. Я сразу узнал в ней дочь смотрителя Инкерманского маяка Нину. Подошел к ней и спросил о причине ее слез и страха.

– Вот он! Вот он бежит! – указала она рукою по направлению к маяку. – Он меня схватил, начал душить, валить на траву.

Мы все повернулись туда. Приближаясь к зарослям кустов, зайцем бежал матрос и только голубой воротник его мелькал в траве поля. Как стая гончих, кадеты ринулись за ним; но догнать было немыслимо. Обидчик уходил все дальше и дальше!

– Позвольте догнать его пулей, – спросил горячий черногорец, скидывая ружье с плеча.

– Нет, что вы, что вы, – ответил я. – Стрелять в спину неблагородно и недостойно воина. В воздух стрельните: попугать его.

Раздался выстрел. Нина вскрикнула и схватилась за лицо.

Матрос прижался в кусты и, как заяц, на четвереньках уполз в густую колючую зелень.

– Не плачьте же теперь, Нина, – сказал я ей, – посмотрите сколько славных рыцарей проводят вас домой. Не бойтесь ничего с нами! В обиду не дадим.

Она благодарно взглянула на нас, а слезы все еще лились по загорелым, румяным щекам.

– Я так испугалась, что кофточку потеряла новую на шелковой подкладке, недавно мама сшила… забранит!

– Господа! – закричал черногорец. – Ищите кофточку, все ищите. Разбрелись морячки по полю, ищут кофточку. Легче на море веху или буек найти, чем найти в траве девичью кофточку. Искали, искали, не нашли кофточки!

– Ну, в другой раз придем, – утешали Нину кадеты, – все поле пройдем, поищем.

Свистком собрал я к себе свое воинство и мы пошли бодрым шагом к маяку. Как лесная Ундина, шла между ними дочь маячника и радостная и сконфуженная.

Час спустя я сдал ее, рыдающую, на руки матери, которая, радуясь за спасение дочери, выговаривала ей за кофточку.

Мы хотели идти в свой дальнейший путь, но маячница страшно обиделась.

Энергично и властно распорядилась, чтобы кадеты расселись в ее чистеньком дворе-садике и угостила их славным, превкусным, топленым молоком со сливками. Выпили тогда мои кадетики чуть что не целую корову; но ведь и случай то был не из маловажных. Найди-ка в 20-м веке разбойника! Хоть и в смутные времена мы тогда жили.

Напившись молока, благодарили, кланялись. Но хозяйке этого было мало:

– Нина, выйди, покажи морякам наш маяк, ведь им интересно, они по огню нашему корабли свои водят.

Вышла девушка, красная, заплаканная, улыбается, стесняется, поднялась в свой хрустальный замок «Ундина» и полезли за ней кадетики все по очереди.

С первыми стеснялась, другим рассказывала, a те, кто у горшка молоко допивали, ничего не видели.

Все хорошо, что хорошо кончается, а 12 верст до кордона пройти надо! В путь дорогу. Спасибо, хозяюшка! – Кофточку пришлем!