Последние гардемарины (Морской корпус)

У ворот маяка долго махала семья, уходившим кадетам.

– Нинку кадеты спасли! – кричал босоногий Митька, загоняя лошадку во двор.

Шли полем, все видимы; но вот скрыл их дубовый лесок.

За три часа, полями, да балками, лесом, да кустарником, с говором, да с песнями отмахали мы 12 верст и вот он желанный 2-й кордон.

Вот знакомая, широкая поляна; кольцом резных, кудрявых дубов охвачена она и стоит на ней, призадумавшись, славный домик лесника.

У опушки леса уселись странники. Сладкого сотного меду вынесла приветливая хозяйка. Съели кадеты котлеты и сосут янтарный мед, заедая белым хлебом. Эх! Сладкоежки!..

Ну, а теперь на обрыв! – говорю я, вставая, и все гурьбой устремляются в лес.

Деревья сперва высокие и редкие, а чем дальше вглубь, ниже и чаще, еще ниже – еще чаще. Потом кусты густые, по пояс, по шею идешь, не пройдешь. Продираемся. Точно в волнах зеленых плывем.

И вдруг – ничего… Пустота хрустальная, голубая, светлая, ясная, вся дрожит, колышется. Что это? Воздух голубой или небо спустилось? А под ногами… бездна. Каменная гора вертикально оборванная, головокружительной высоты, отвес, обрыв. Упадешь – костей не соберешь.

Глубоко – глубоко, там далеко внизу широчайший ковер всех цветов зеленого бархата с белыми извивами дорог.

Крошечные пигмеи на игрушечных лошадках. Куколки-коровки на зеленой траве.

«Высота, высота поднебесная, глубина, глубина океанская»! – поют мои молодые спутники, придерживая фуражки и заглядывая в пропасть.

Голубой хрусталь на белом мраморе на малахитовом подносе, – вот он, обрыв.

Беседуем, после песни, стреляем в цель на дереве, на камне и горное эхо звонко вторить этим звукам.

Любители собирают цветы и режут палки, кто просто спит под кустом. Мягкий, чистый воздух сам льется в ноздри и нежит легкие. С блаженством дышит грудь, а глаза наслаждаются красотою. Господи! Все, что в Тебе совершенство, создала воля Твоя.

Видеть Тебя есть блаженство всюду, везде и всегда!

Вечереет. Снимаемся с обрыва. По скалам проносится мой свист. Кадеты бегут к центру. Пора домой.

Одного не хватает. Иду к обрыву. На самом краю, свесив ноги со скалы, сидит он мечтательно и грустно смотрит перед собою своими прекрасными бархатными глазами. – Не сидите так, голова закружится и вы оборветесь, – говорю ему.

– Ну и пусть! Туда и дорога! – отвечает равнодушно-печальный голос, a белые зубы сверкают в улыбке. Кадет-сирота круглый, недавно потерял и старшего брата – единственного родного на всей земле. – Вставайте, идемте, – встал, пошел за нами.

– Надо его увлечь интересным делом, – подумал я и сделал его старшиной шестерки. Он полюбил свое суденышко, берег, мыл и чистил и так управлялся на нем под парусами и в ветер и в бурю, что завидно было бы и старому моряку. Карие глаза его стали смотреть веселей.

В охотничьем домике, попив молока на дорогу, расплатившись с хозяйкой, двигались мы в обратный путь.

Подходили к Корпусу уже тогда, когда он весь был залить лунным голубым сиянием. Спускались к морю, к флигелям и засыпали в своих кроватях так крепко, как никогда в будни.

Приятно ныли и горели ноги, разливалась теплота по всему телу. Лица и руки пахли лесом и свежим воздухом голубого обрыва.

В следующее воскресенье, ранним утром, черногорец исколесил все поле и среди цветов и густой травы нашел кофточку. Она была цела, только шелковая подкладка цвета чайной розы немного выгорела на солнце, да побрызгал ее дождик. С торжественным видом явился кадет ко мне и доложил: «Г-н Кап. 1 ранга. Я нашел кофточку барышни с маяка!» – «Ну и молодец!» – ответил я: «теперь идите в горы на маяк и отдайте вашу находку по принадлежности».

Два раза не пришлось говорить. Птицей слетал горячий черногорец в Инкерман и сложил на руки счастливой и радостной Нины ее злополучную кофточку.

Обещание наше было исполнено.

Так, почти каждое воскресение или праздник я водил кадет своих в экскурсии на берег моря, в деревню Учкуевку, где они резвились и купались; на инкерманские каменоломни, где мы гуляли по пещерам, образовавшимся от вынутого камня, для постройки их родного Корпуса; чудный белый камень, крепкий и мягкий в одно и то же время. Его пилили пилою и выбивали резцы художников прелестные скульптурные украшения.

Ходили в лес к Черной речке за елкой к Рождеству и катались по этой живописной речке среди гор и камышей, туи и можжевельника.

Во время этих экскурсий я знакомил моих воспитанников с историей Морского Корпуса и Российского Флота, рассказывал им много о жизни моряков в плавании, и эти беседы и прогулки сближали нас душевно и я владел их полным доверием и любил их, как родных и близких друзей.

Подражая своему незабвенному, глубокочтимому учителю по воспитанию юношей – адмиралу Чухнину, при котором я мичманом начал свою деятельность, я письменно разбирал все их достоинства, проступки и недостатки и в «ротных приказаниях» вывешивал в помещении для общего прочтения всеми кадетами.