Последние истории

Ида не идет за ним, остается в темных сенях. Цепляется за перила, чувствуя, что весит сейчас многие тонны, словно вобрав в себя бремя целого мира. Пробует пошевелить ногой, но не в силах сделать даже крошечный шажок. Тело не слушается. Она хочет позвать Ольгу, однако голос тоже отказывает. Ида пытается настроить горло и язык, но воздух проходит насквозь не задерживаясь. От страха ее бросает в жар. Наверное, сердечный приступ или инсульт, а может, ее вдруг накрыло чем-то вроде сети, обездвижив. Нужно медленно, слово за словом, мысль за мыслью, осознать, что это ее ноги, что она им хозяйка. Ида сосредоточивается на них, и чуть погодя ей удается сдвинуться с места. Словно тяжелобольная, она начинает подниматься по лестнице. Уже лучше, ну вот, кошмар закончился. Ида шарит в потемках рукой в поисках выключателя, находит и поворачивает – старый, из коричневого эбонита, – пальцы не слушаются, они привыкли нажимать. И вдруг на нее накатывает дурнота.

– Извините, – говорит Ида, обращаясь вниз. – Я полежу немного.

У подножья лестницы она видит встревоженную Ольгу.

Делает еще несколько шагов, в неприятном полусвете лампочки добирается до дверей своей комнаты. И только теперь понимает, что это только страх – никакая не болезнь.

В комнате появляется Ольга, садится на краешек кровати и берет ее за руку.

– Я с тобой. Все хорошо.

Ида в ответ благодарно сжимает сухую костистую ладонь.

3

Картинка проявляется нехотя, с трудом: на фоне однородной черноты комнаты выделяется серый прямоугольник окна, который затем начинает мерцать холодным серебряным светом, словно пробудившийся от летаргического сна экран перед сеансом. Ида не может точно определить, когда она проснулась. Но смутно знает, что будет дальше, ей кажется, что это повторение какого-то другого утра, даже не одного, а многих.

Явь от сна отличает напряженная работа ума: мысли – вечные, растяжимые атомы мира, звенящие, трепещущие, не имеющие начала и конца струны, космические снаряды, мчащиеся со скоростью света, будто посланцы иных галактик. Они вселяются в голову и сцепляются в бесконечные вереницы при помощи отдельных деталей, ассоциаций, аналогий. Вообще-то неизвестно, как именно это происходит, что удерживает мысли вместе, какие законы, да им и самим это неведомо, в законах они не нуждаются, просто подстраиваются под них, на мгновение складываются в великолепные четкие фигуры, фантастические снежные хлопья, коварно выстраиваются в цепи причин, поводов и следствий, чтобы затем в один миг все это разрушить и разбить, оборвать и перевернуть вверх дном, двинуться вперед, но не по прямой, а по кругу, по спирали, зигзагами; или, наоборот, исчезнуть, замереть, впасть в спячку и потом вдруг взорваться, хлынуть лавиной. Можно уцепиться за какую-нибудь мысль, первую попавшуюся, поймать, словно воздушного змея за ниточку, подняться вместе с ней или задержать на секунду, рассмотреть внимательно и отложить в сторону, чтобы дать место другим, еще более путаным и нахальным. Наяву они изображают порядок, лукавят; сон срывает с них маски. Ночью мысли гуляют напропалую.

Как и льющийся в окно свет, они делаются все более настойчивыми и отчетливыми, складываются в обманчивые шеренги и отправляются завоевывать день, растягивая его в разные стороны, разрезая на мелкие полоски, размусоливая. Мыслительный механизм запущен.

Одна мысль, самая напористая, расталкивает другие и в мгновение ока берет над ними верх. Это картинка: май, весна. Ида узнает запах земли, которая, выпустив первые ростки, ненадолго позволяет себе отдохнуть. Солнце врывается в маленькие окна с мутноватыми стеклами, приукрашивает дом, меняя его, делая больше, светлее. Почти горизонтальные полосы света проявляют на стенах фактуру штукатурки, раскрывают тайны пятен и потеков, прежние слои краски. Солнце – скорее ловкий торговец картинами мира, нежели их создатель.