Последние каникулы

— Я же говорю, что после этого удара будто окаменела, будто кукла: ноги переставляю, а кругом и внутри все пусто и слепо. Он подводит меня к самому дому, к парадному, в подъезд входим, следом те двое плетутся — по шагам слышно. Он останавливает: «Ну, врезать еще разок?..» Я хочу сказать, что меня еще никогда не били, что я в школе хорошо училась, стенгазету делала и что меня все любят, хоть я и некрасивая, и что рисовать умею… В общем, все-все, только чтобы он понял меня и пощадил. А вместо этого вдруг говорю ему: «Как хотите, мне безразлично — бейте, раз это вам просто…»

— Как страшно, Соня…

— А он вместо того, чтобы ударить, говорит: «Видать, ты ничего, ангел, вижу, что зря тебя наказал. Ну, иди, больше тебя никто не обидит».

— Ты видела его после этого?

— Да, сам подошел. Подходит недавно — рубашечка оранжевая, джинсы — и спрашивает: мол, узнаешь, ангел? Я сразу узнала, но вида не подаю. «Крестный я твой, помнишь, зимой очки помог найти, которые ты случайно уронила?» Смотрит в глаза и улыбается — здоровый такой и даже красивый парень… А ты, Наденька, говоришь — лицо!.. Голову опустил и говорит: «Не поверишь, ангел, а я после этого много думал. Даже встретиться хотел, извинения попросить…»

Снова наступила тишина. Саня из угла скатерти сворачивал трубочку. Надя, съежившись на диване, обхватив себя руками за плечи, испуганно смотрела на Сонечку. И Федор смотрел на Сонечку, но думал не о ней. Он вспомнил слова отца про дедушку Максима: «Своя линия!..» А в чем эта «своя линия» для Сонечки? Что она может, если даже у нее будет «своя линия»?.. А моя «линия» — в чем?..»

Сонечка посмотрела Федору в глаза, чуть слышно проговорила:

— Пожалуй, теперь я знаю, для чего занимаются боксом…

Саня бросил закручивать скатерть. Мрачно спросил:

— Кто этот человек?

Но Федор не дал ей ничего ответить, он встал из-за стола, шагнул к ней:

— Хотите, Соня, я буду каждый вечер провожать вас домой? Не с вами, нет, я буду идти за вами на расстоянии, и когда подойдет к вам этот человек, подойду и я. И тогда посмотрим!

Она вскинула голову и удивленно, продолжительно смотрела на него.

— Зачем?.. Я никому не жаловалась и не пыталась свести счеты. По-моему, не важно — победить или потерпеть поражение, важно — каким образом распорядиться своим поражением или своей победой…

Она взглянула на часы:

— Мне пора, мама ложится рано, придется будить. Прими, Наденька, еще раз мое соболезнование, какие-то глупости я тут развела вместо того, чтобы поговорить о твоем дедушке.

Они порывисто обнялись.

— Можно, я вас провожу? — спросил Федор.

Она обернулась, не зная, что ответить, а Надя поторопилась сказать:

— Конечно, Феденька, проводи.

* * *

На улице Сонечка спросила, умеет ли он рисовать. Федор сказал, что у него не хватало терпения, всегда что-то мешало, отрывало, всегда было что-то важнее, чем рисование; а если он все-таки рисовал, то это были какие-то монстры, какие-то бронемашины, танки, самолеты, ракеты, и все это било, стреляло, взрывало… Мама говорила, что в нем свило гнездо примитивное мышление, ибо только примитивный человек может постоянно мыслить о войне, изображать войну и драку.

— А на уроках рисования в школе?

Рисование у них преподавал человек, который приезжал в школу на велосипеде, и этого было достаточно, чтобы ребята относились к нему снисходительно, как к мальчику. А при таком отношении чему они могли научиться? Многие мотали с его уроков, а если не мотали, то ничего не делали, в то время как сам учитель, не обращая ни малейшего внимания на постоянный шум и нерабочую обстановку в классе, увлеченно создавал мелом на доске какие-то особые, ни на что не похожие рисунки.

— Например! — поинтересовалась Сонечка.

Федор поднял с дороги камешек, сошел на обочину и стал рисовать.

— Я… КУБ… КОЛОС… — произносила она вслух то, что он рисовал на земле.

— Ну, да, — сказал он. — Оказывается, именно так, графически можно записать имя белорусского поэта — Якуб Колас.

Сонечка рассмеялась и похвалила учителя рисования:

— Он вас думать учил, а вы…

Тут она умолкла и, повернув голову, посмотрела мимо своего собеседника.

Федор оглянулся: к ним направлялись двое парней, с ними его познакомил Григорий на берегу. По тому, как напряженно вглядывалась в них Сонечка, Федор понял, что она их знает и ничего хорошего не ждет.

Первым подходил Судаков. Казалось, он не замечал Сонечки, а видел только Федора.

— А ты шустрый мальчик, не успел похоронить дедушку, а уж с местными девочками гуляешь! — говорил он будто весело, но глаза его по-прежнему смотрели холодно, неподвижно. И вновь Федору сделалось не по себе, но он резко спросил:

— Что это значит?

— Не пугайся, я тебя сегодня бить не буду. В день похорон…

— Это я тебя сегодня бить не буду! — сказал Федор.

— Ого, это уже интересно… Сонечка, иди домой, мы объясним приезжему…

— Нет, — сказала Сонечка, — мы шли вместе и дальше пойдем вместе. И хватит уже вам распускать руки.

Обернувшись к своему спутнику, Судаков что-то спросил, но тот чуть заметно крутнул головой:

— Ну их, пускай идут.