Последние каникулы

Легкий глиссирующий катер мчался по фарватеру посреди белых и красных бакенов. От скорости и ветра у Федора закружилась голова, было непривычно, жутко сидеть в этой похожей на ракету посудине: казалось, она вот-вот оторвется от зеркальной водной глади и взлетит в голубое небо. Ревел мотор. Федор боком прислонился к борту и разглядывал мчавшуюся на них крепость. Прямо перед ним — башня с черными квадратными бойницами в серокаменной, похожей на скалу стене. Темная, вздыбленная крыша напоминала остроконечный шлем русского воина, только с флажком на макушке. Влево от башни шла стена, и заканчивалась она другой башней, но уже без крыши. Справа от башни под «шлемом» виднелась темно-красная полуразрушенная стена, а над ней, будто огромные надолбы, возвышались другие башни. Одна из них походила на церковную колокольню. Еще правее высилась странная, не похожая на другие башня, переплетенная тонкими белыми линиями. Приглядевшись, Федор понял, что это строительные леса: башню реставрировали. Против нее у черного причала стоял бело-голубой теплоход с красной звездой на носу… Покачивалась, переливалась, играла на солнце водная стихия — правый проток Невы. А слева к крепости подходил темно-зеленый берег с красными навигационными знаками-маяками, невысокими строениями из белого и красного кирпича, заводскими трубами, похожими отсюда на телеграфные столбы, — там был город Петрокрепость.

Катер стал забирать в сторону острова, и вдруг открылся левый проток Невы, оказавшийся не таким широким, как правый. Теперь Федор видел, что крепость стояла на острове.

— Твоя родина! — крикнул ему на ухо отец.

— Прямо здесь? — не поверил Федор.

— Прямо здесь! — широко повел рукой отец и засмеялся.

— Я рад!..

Что знал Федор об этом важном для истории России месте? Прочитал воспоминания Веры Фигнер — мама читала, и он не утерпел, раскрыл книгу, которая называлась красиво: «Запечатленный труд». По молодости лет и слабому знанию истории не все он понял в той книге, но главное, кажется, понял — какая тяжкая работа и борьба сплотили лучших людей России задолго до революции, как все не просто было в той работе и борьбе, сколько смелых людей погибло еще на дальних подступах к семнадцатому году.

«Запечатленный труд» хотя и взволновал его, вскоре истерся из памяти, забылся, как забылись и другие книги, в которых упоминалась Шлиссельбургская крепость.

«Жаль, мало моих знаний про эти места, про Орешек… Столько всего тут было, столько истории… Моя родина!..»

Обогнули мысок и вошли в крохотную бухточку — неожиданно здесь оказалось безветренно, тихо. Федор вышел на берег, огляделся. Из-за остренького мыска, вздуваясь и пенясь, неслись высокие волны. Их мощным потоком гнало в Неву, на миг они приостанавливались, отбрасывая назад белые пенистые гребни, будто хотели удержаться, зацепиться за каменный остров, чтобы вернуться в родную Ладогу, но нет, не вернуться им, как ни старайся: течение с водоворотами, с бурунами уносило их дальше и дальше. Вода здесь была похожа на ртуть — холодная, тяжелая, резко блестевшая на солнце. Федор вздохнул и поежился от пронизывающего ветра.

— Замерз? — спросил отец и бережно обнял его за плечи. — Запомни: ты стоишь на месте, с которого твой дед Максим осенью сорок второго года в составе батальона десантников ходил в атаку на Петрокрепость, занятую фашистами. Они долго готовились к броску на тот берег, скрыто от врага переправили сюда лодки…

— Но пошли не с этого места, а слева, со стороны озера, — подсказал Егор. — Лодки с десантниками в большом секрете ночью вышли из-за крепости и стали пересекать левую протоку. И только выплыли на середину, а немцы как осветят их ракетами, как откроют огонь… Мне сам дедушка рассказывал, мы с ним часто здесь бывали.

Рудольф Максимович кивнул, соглашаясь с племянником.

Федору захотелось побыть минуту-другую на краешке островной земли, подумать о себе и о тех, кто бился тут насмерть военной порой. Ему всегда казалось, что все самое лучшее, самое значительное происходило давным-давно, когда его еще не было на свете, а ему теперь оставалось лишь представлять, как бы это было при нем, если бы и он жил в то время.

— Можно, я постою? — спросил он тихо, будто обращался не к отцу и Егору, а к самой крепости.

— Постой себе, если надо, — сказал отец, замедляя шаги.

Федор вгляделся в ладожскую воду, поднял глаза на другой, петрокрепостной берег: там широко, разнообразно теснились дома, деревья, мелкий заводишко с высокой железной трубой — все неброское, будничное, будто самой природой сотворенное в этом ныне тихом уголке российской земли.