Последние каникулы, Шаровая молния

 Их разговор оставил в нем осадок, и он знал, что навсегда, как заклятье. Ну, что ж, вот такая она есть, подумал он и ошибся.

 Во флигелечке он разулся, рассовал носки, ботинки, брюки вокруг еще теплой печки, допил вино и, отведя, как рукой, все тревожное, лег на кровать. Не заснул: пришла знакомая ясность, Он поднялся, набросал в топку дров.

 Со стороны казалось - вытянувшись, почти обжигая ступни о разогревающуюся печь, лениво покуривая, лежит человек, то потрогает себя за ухо, то взлохматит волосы, и лицо у него спокойное. А была легкость, быстрота. Он пробежался по результатам опытов последней серии, быстро рассортировал их и прикинул длину дистанции.

 

 Коломенская, методично изучив препараты (в томительном ожидании Кузьмин успел помрачнеть), сказала:

- Боюсь, что это не совсем то. Я не вижу обычных "включений".

- "Включения" были, кажется, на предыдущей стадии трансформации,- Кузьмин пододвинул к ней груду стеклышек.- По идее - это первая стадия нормализации.- Он начинал сердиться.

- Я не упрямлюсь, дорогой Андрей Васильевич,- сказала Коломенская, складывая, как девочка, руки на коленях,- Поверьте, все пятнадцать лет я видела эффект только после появления "включений". Вы же знаете; факт неоспорим!

 "Посмотрим!" - бормотнул про себя насупленный Кузьмин.

 

 ...Лаборатория снова потребовала всего его внимания. Любочка, Коломенская, перешедший в их комнату Федор -он не ощущал их рядом. Дни летели кувырком- перепроверяя себя, он вдруг обратил внимание на странную краткую метаморфозу опухолевой клетки, и вот уже целую неделю, задерживаясь на этой стадии, он получал поразительные результаты. Ему не хватало большой техники, той, которая через несколько лет тяжелым шагом пройдет этот путь, а пока он бился, захлебываясь, силясь переварить: значение и суть открывшегося феномена. И, главное, не мог погасить внезапно, интуитивно возникшую тревогу.

 Кажется, он загрузил себя вдосталь - появилась и не уходила тупая головная боль, однажды он испытал известное ему по клиническим учебникам "чувство падения в лифте" - это пропустило удар сердце. За эти дни в его лице произошли грубые перемены - на лоб легли морщины, уголки рта поднялись, появился прищур. Иногда, обхватив голову руками, подолгу он сидел, раскачиваясь, над микроскопом, перебирая возможные объяснения. У него появился чудовищный аппетит к сладкому: за три дня он съел литровую банку с медом, невесть откуда (для него) оказавшуюся в лаборатории. Он машинально отметил, что в те дни голова не болела, и позже сообразил: то постоянное сосущее чувство пустоты в животе - просто глюкозный голод. Пожалуй, он впервые подумал о себе - надо себя питать, а то тело сносится.

 И все-таки он был в тупике. Уже прошло желание доказать свою правоту, хвастливое чувство превосходства, он остался один на один с загадкой и оказался бессилен.

 Утомленный, он возвратился к простой, будничной работе, но сосредоточенность взгляда, медлительность движений ,и приступы внезапных "отсутствий" не прошли.

 Все это время, возникая и исчезая в столовой, Наташа улыбалась ему странной, ожидающей улыбкой. А он воспринимал ее, как через стекло; ему доставало сил только на внимательное рассматривание ее. Все, что она говорила, он тотчас забывал.

 Он не знал, что пока он сидит до полуночи в лаборатории, она ходит вдоль забора, пропуская занятия в техникуме, мучаясь недоверием и ревностью к Любочке, только что ушедшей с кастрюлькой домой. И вот однажды сквозь лабораторные шумы ему послышался стук в наружные двери корпуса.

- Кто там? - рявкнул он, сбежав вниз (наверху застывал агар, и надо было следить за температурой его охлаждения).

- Это я,- услышал он Наташин голос. И обрадовался.

 Он прижался к ней, настывшей, и она, стряхнув варежку, прижала руку к его лбу.

 Укутавшись в пальто, она тихо ходила по гулкой лаборатории, приглядывалась к его рукоделию и даже нашлась, когда надо было перехватить флакончики. Он сел за микроскоп с фотонасадкой, настроил его, со вздохом убедился в стабильности непонятной ему картинки, а она хозяйственно вскипятила чай, налила ему в блюдечко сгущенки и села в уголке на Любочкин стул.

 Взъерошенный, какой-то обсосанный Кузьмин наконец сладко потянулся:

- На сегодня все! Пошли, Наташенька.- Он вдруг разглядел ее новое красивое платье.

 - Я уже неделю в нем,- сказала Наташа.

- Знаешь, Нат, я был ужасно загружен,-смутился Кузьмин. И не удержался:- Прости, а?

 Он встретил ее странный, изучающий взгляд и, вообразив, что сейчас был хвастлив, смутился.

 Он тщательно закрыл все окна, навесил засов на наружную дверь внизу, спрятал ключ и уже на тропинке к дыре в заборе, отходя на морозце, по тишине, яркости звезд и устойчивости плотного воздуха понял, что время позднее.

 - Тебя же не пустят в общагу! - испугался он, наивный.

 Она кивнула, поднимая на него неразличимые в темноте глаза. Он отвел с ее лба прядку волос, взял ее лицо в ладони и долго-долго, перенесясь далеко вперед, разглядывал его, покорное, с прикрывающимися глазами.

- Я люблю тебя,- сказал он.

- Да,- сказала Наташа.- И я люблю тебя.