«Последние новости». 1936–1940

Без преувеличения надо сказать, что Андре Жид повествует обо всем этом с заразительной грустью. Сочувствуем мы ему или нет – дело другое. Должен признаться, что и теперь, после выхода «Возвращения из СССР», остается все-таки невыясненным и непонятным вопрос, как мог его автор до своей поездки думать и во всеуслышание безоговорочно утверждать, что в СССР царит духовная свобода и творится новая культура. Неужели он не знал общего положения России? А если знал, почему молчал и, во всяком случае, почему давал простым и печальным фактам какое-то хитрое, условное, нарочито оптимистическое толкование? В связи с «Возвращением» в печати говорят об «admirable probite intellectuelle» Андре Жида. Совершенно верно: книга эта тем и волнует, что в ней «probite intellectuelle», действительно, неотразима, непреклонна, почти героична. Но что было с Жидом до поездки в Россию? Если согласиться, что умственная честность есть свойство постоянное, а не исчезающее и вновь появляющееся, как мог он говорить то, что говорил? Подчеркиваю, что я менее всего склонен в андре-жидовской «пробитэ» сомневаться: она бесспорна, на всем протяжении его творческой деятельности, без единого перерыва или срыва. Но тем труднее полностью понять то, как мог прежде Жид быть слепым и почему он теперь прозрел.

Допустим на мгновение, что автором «Возвращения» руководили до поездки соображения чисто-политические, что он умышленно шел на компромиссы со своей писательской совестью ради выгоды той или иной политической группировки… Тогда все сразу стало бы ясно! Но беда в том, что такое предположение заменяет одну загадку другой: что же такое та истина, то служение истине, те поиски истины, та искренность, все, о чем целыми десятилетиями с таким неподдельным одушевлением писал Жид, если в угоду временному расчету черное может быть названо белым, и дважды два уже не четыре, а пять? Предположение абсурдно. Политические страсти если и владели Жидом, то никогда не затуманивали его сознания. Появление «Возвращения из СССР» в такое время, как то, которое сейчас мы переживаем, – лучшее доказательство его независимости. Жид знал, что его «разочарование» будет использовано (и, как водится, подтасовано) «врагами», знал, что момент для выхода книги выбран неудачно, с его же, андре-жидовской, точки зрения, и все же обнародовал ее: ради чего? Ради все той же правды, от которой, по глубокому его убеждению, никогда, ни при каких условиях не может произойти зла, – и всегда, везде, при всяких условиях должно произойти добро (интересно было бы сравнить его в этом отношении с Максимом Горьким, утверждавшим как раз противоположное и неизменно проповедовавшим «возвышающий обман»). Книга имеет огромное распространение, – она действительно разорвалась в Париже, «как бомба»! Жид ненавидит тот идейный лагерь, который не прочь был бы его приветствовать. Другой лагерь, тот, где в силу нынешних обстоятельств СССР и большевизм – не столько реальные явления с реальным культурно-политическим содержанием, сколько символы в борьбе, этот лагерь от него, вероятно, отвернется сам. Уже и теперь Жида упрекают в непонимании обстановки, чуть ли не в предательстве! Писатель останется одинок со своими вопросами к будущему, со своими догадками и надеждами, – и признаем, что для писателя это и лучше. Отныне он свободен, – а еще недавно он, может быть, только считал себя свободным, совершенно так же, как и советские интеллигенты, над которыми он сам с полужалостью и полупрезрением иронизирует.

Итоги? Но в «Возвращении из СССР» итогов нет. Все двоится в этой книге: – «да» каждое мгновение готов перейти в «нет», «нет» – в «да».

«Все, к чему мы стремились, все, чего хотели, все, что казалось столь близким, после такой борьбы, после такого количества крови и стольких слез, – значит, все это было “свыше сил”? Надо ли еще ждать, покориться, или лучше перенести свои упования на далекое будущее? Вот о чем в СССР спрашиваешь себя с тревогой. И достаточно уже того, что этот вопрос возникает. После стольких месяцев, стольких лет усилий мы вправе были спросить себя: поднимут ли они наконец головы? Никогда головы не были опущены так низко».

Жид боится мещанства, боится духовного рабства, оскудения культуры и творчества. Его надежды связаны с отвлеченно-революционным, теоретически-революционным идеалом, который в воплощении ужаснул бы его, может быть, сильнее, чем оттолкнул патриотически-домовитый, отказавшийся от бессмысленных мечтаний «сталинизм». Он верит в Россию. Он находится под ее обаянием, – и в то же время не считается с тем, что она устала. Он толкает ее к новым битвам и пожарам, – и упрекает в изменах. Многое, очень многое в книге Андре Жида справедливо. Но порой кажется, что ради величия далеких исторических миссий и проблематических всемирных идеалов он при всей своей подчеркнутой «душевности» согласен был бы отнестись к России, как Бисмарк: как к «стране, которую не жаль».

«Роман с кокаином»